Вспышка. Том 1, 2 - Игорь Хорс
Она спрашивает о родителях, о работе, о погоде. Я отвечаю штампами, коротко. Я хочу больше слышать ее голос, мелодичный, глубокий, а не свой. Просто слышать ее.
— Я тут хотела тебе сказать, вернее, спросить, — после небольшой паузы говорит Ольга, немного изменившимся голосом. Я понимаю, что, собственно, ради этого вопроса она и звонит.
— Вчера я услышала твой голос, — продолжает она, подбирая слова, — прямо в голове…
— Да? И что я там тебе нашептал? — стараясь иронично, но, как всегда неумело, вставил я.
— Ты меня предупреждал, — говорит Ольга, не обращая внимания на мои намеки, — очень настойчиво. И я послушалась тебя.
Я слышу ее волнение в голосе. Для нее это очень важно, хотя, о чем идет речь, я не понимаю.
— И что же было дальше? — спрашиваю.
— Ничего не было, — отвечает Ольга, — я пришла домой, хотя очень волновалась, но там тоже было все нормально.
Мы оба молчим, потом она спрашивает:
— А ты ничего не помнишь?
— Нет, — уверенно отвечаю, — а что?
— Ну, может, ты думал обо мне?
Я часто… думаю о тебе, — сказал я прямо, чувствуя, как краснею от такого признания. — Вот сегодня все утро о тебе думал. Сам хотел звонить… а тут ты…
Это было в обед, часов в двенадцать, — продолжила она. — Ты как будто предупреждал меня. Я почувствовала твой голос внутри. Ну как телепатия, что ли. Ты не помнишь, о чем думал?
Нет, я не помню. Я проваливался за обедом…э-э, — я подбирал слова, — ну, будто заснул на ходу. Секунды на две всего, но ничего во сне не видел. Вроде. Нет, точно.
И снова подумал, слышит она мое волнение, как часто забилось сердце? Но тут же, вспоминая и осознавая свою вину перед ней, я не решился открыто выражать свои мысли.
— Может ты просто не помнишь? — допытывается она. — Знаешь, иногда проснешься от кошмара, а через минуту о чем он был, что тебя напугало — вспомнить не можешь…
— Может. Я не знаю, — говорю я. С сожалением сознаю, что разговор подходит к концу. — Я вообще с трудом понимаю, что ты хочешь сказать, про что ты говоришь.
— Ну, ладно, — вздыхает Ольга, — может, мне это только показалось, послышалось.
Мы снова молчим, наверное, минуту. Никто не решается закончить разговор. Хотя я, не скрою, отмечаю это с удовольствием. Я кидаю взгляд на свое отражение, вижу в нем влюбленного школьника. Когда Ольга вновь заговаривает, я вздрагиваю от неожиданности. Голос ее становится другим — тихим и грустным.
— Ты… если будешь в Перми, то это… заходи, не стесняйся. Ладно?
— Конечно! — чуть не кричу, но останавливаю себя. Потом, спустя несколько минут после разговора, я пожалею об этом. Надо было закричать! Надо было сказать ей все, что спрятано в душе, что томит, мучает, не дает жить! Ведь и она ждала этого! Я слышу ее голос, я чувствую ее!
Но говорю:
Даже не знаю. Никак не получается. Работа все, работа…
Да, я понимаю. Ну ладно, привет родителям. Пока.
Пока.
Дурак, дубина, тупица!
Когда Ольга отключается, я еще долго сижу и слушаю гудки, будто ожидаю, что она вот-вот вернется, и мы продолжим разговор. Но гудки идут, а она не возвращается.
Я, как во сне, отключаю телефон, он падает на столик, а я наливаю еще коньяка.
Зачем она позвонила? Зачем она вообще звонит?
Глава 6
Глеб.
Я не понимал, сколько уже времени находился в этом состоянии. Это сильно напрягало. Сколько я еще пробуду в этом состоянии? Что будет дальше?
Изнутри никаких изменений не ощущал, кроме медленного подавления моего сознания чем-то инородным. Будто кто-то другой выдавливал меня изнутри. И этот механический голос еще. Правда, после того как он сообщил, что закончил программирование на сто процентов, он меня какое-то время не беспокоил. Что это означало для меня, пока оставалось неясным. Я, хоть и туманно, но продолжал следить за окружающей обстановкой.
Видел и слышал медсестру, которая за мной ухаживала и разговаривала со мной. Немного стыдно и неловко было, когда она проводила процедуры мытья, замены подгузников, протирания влажными полотенцами с переворачиваниями. Но я быстро к этому привык, и даже не без интереса наблюдал, как сестры, каждая по-разному, относились к его телу. И даже сам стал разговаривать с ними, с каждой о своем. Та, что бережно к нему относилась, восхищалась его телом, он мог спокойно рассказывать о себе, о том, как он потом и кровью развивал себя в зале. Развивал не только физически, но и духовно — ведь без этого не может быть настоящего прогресса. Ни в чем. Сила тела и сила духа не разделимы. И каждый раз рассказывал этой медсестре о своих тренировках, о поднятых весах, о сбалансированном питании, правильном отдыхе, духовном настрое. Рассказывал как можно больше и подробнее в те недолгие минуты, пока она за ним ухаживала. Другой же медсестре, которая свои обязанности исполняла грубо и пренебрежительно, я этого, конечно же, не рассказывал. Я сначала пытался ей что-то объяснить, просветить, но потом бросил эти попытки достучаться до абсолютно нечувствительной особы. Просто стал молчать. И терпеть. Унизительно.
Но одна девушка, Света, отличалась от всех медсестер вместе взятых. Она его просто боготворила. С ней не нужно было ничего говорить. В эти минуты я только и делал, что слушал ее. Она без умолку болтала. Иногда ее рассказы были веселыми, иногда саму доводили до слез. Прижимаясь ко мне, целуя в щеку или в лоб, она шептала нежные, теплые слова, почему-то тихо и постоянно оглядываясь на дверь. Она признавалась в любви, в забавных грехах, раскаивалась в чем-то, рассказывала какие-то простые житейские истории. Она мне, конечно, нравилась больше всех. Потому что чувствовал, что нравился ей как человек. Я понимал, что она была очень близка ему в той, реальной, жизни. Но, к своему глубочайшему сожалению, не мог вспомнить почему.
Нет, был один момент, когда к ней пришла подруга, и они вместе зашли ко мне в палату. И разговаривали.
Словно с ватой в ушах и пеленой на глазах, но я запомнил этот разговор.
— Это Глеб? — спросила одна темноволосая девушка, робко заглядывая в дверной проем.
— Да, — сказала Света, прижала палец к губам. — Проходи, только тихо.
— Ты что, боишься, что мы его разбудим?
— Да не в этом дело, дура…
— Это кто дура?
— Да тихо ты! Нам нельзя сюда,
