Сильные - Олди Генри Лайон
Из-за реки ползла гроза. Жирной, обрюзгшей тушей наваливалась на ранний вечер, подминала, пускала дурную кровь. Свора ветров сбивала сумерки в кучу. Пастушьи псы, ветра́ налетали с разных сторон, кусали небо за ляжки, лаяли, визжали. Все время, которое мы пробыли в аласе, царила сушь и жара. Перед тем, как я вошел в дом дяди Сарына, облачко-одиночка закрыло солнце, и лучи, вырвавшиеся на свободу, ярко взблескивали на фоне золотистой мглы. В окно, слушая восхваления своих достоинств, я видел, как мгла за береговыми скалами рассеялась, открыв взгляду наковальни, сложенные из белесых растрепанных перьев – гряду дождевых облаков. Они клубились, ворочались, лезли друг на друга, как жеребцы на кобыл, и я догадался, что ждет нас ближе к ночи.
– Как долго? – повторил я. – Месяц? Год?
– Два года. Или три? Нет, все-таки два. Прошу прощения, уважаемый Юрюн. У меня целыми днями болит голова. Я теперь плохо считаю, сколько времени прошло. Знаю лишь, что много…
Если Баранчай сыплет «уважаемыми», он беспокоится. Чем больше уважения, тем больше беспокойства. По-моему, он в панике. А я? Я беспокоюсь?! Паникую?! Два года! Два, если не три… И все эти сволочные зимы и вёсны, от цветения лугов до ледохода, дядя Сарын ходит Первым Человеком? Да мне никогда не вернуть его назад! Дочь вернул, сына вернул, отца потерял…
– Досточтимый Сарын-тойон крепился, – Баранчай горой встал на защиту хозяина. Мои раздумья он ясно читал на моем лице. Впрочем, тут слуга был не одинок. – Вы не поверите, как он боролся с собой. Я боялся, что он сляжет с горячкой. Мы с досточтимой Сабией-хотун умоляли его потерпеть. Он терпел, да не дотерпел. Сорвался, повторил поступок уважаемого Кюна. Семейное сходство, как ни крути…
– Зайчик? При чем тут Зайчик?
– Вы разве не помните? Уважаемый Кюн громко кричал, созывал боотуров…
– Кюн вызывал их на бой!
– Какая разница? Уважаемый Кюн вызывал всех на бой, а откликнулся только уважаемый, ныне покойный Уот Усутаакы. Он ведь покойный, да?
– Покойный, – буркнул я. – Дальше!
Пошел дождь. Крупные капли ударили в бубен земли, взбили облачка пыли. Доом-эрэ-доом! Кислое молоко вскипело в плошке, покрылось нежно-белыми пузырями. Береста короба тихонько пела под ударами. Впрочем, дождь закончился быстрее, чем начался.
– Дальше, говорю!
– Досточтимый Сарын-тойон умеет кричать громче сына. Видите, сколько боотуров откликнулось на зов?
– Уважаемых?
– Разумеется. Тонг Дуурай, Буря Дохсун, Бэкийэ Суорун…
– Хватит!
– Вы совершенно правы. Как по мне, хватило бы и этих. Но, увы, они шли и ехали, день за днем. Сарын-тойон пообещал отдать дочь в жены тому, кто спасет ее. Вас он, извините, уже похоронил в сердце своем…
Баранчай искоса глянул на Нюргуна. Кажется, он тоже видел черную дыру, которая пульсировала в грудной клетке моего брата. Видел, огорчался, боялся, не хотел говорить об этом, и лишь теснее сдвигал брови на переносице.
– Первый боотур, – забывшись, Баранчай допил молоко. Раньше он умер бы, а не позволил себе осушить плошку, принесенную гостю, – сразу собрался в поход. Второй, явившийся следом, счел его недостойным. Они заспорили, начали мериться достоинствами, доказывать, кто лучше. Тогда прискакал третий боотур, и все началось заново. Четвертый, пятый… Каждый считал себя лучшим. Каждый полагал, что именно он – будущий спаситель дочери Сарын-тойона. Спаси уважаемую Туярыму Куо кто иной, и остальные сочли бы это оскорблением. Драться в присутствии досточтимого Сарын-тойона они опасались, изыскивая иные способы выяснения отношений. Поход откладывался, множились состязания. В свободное время…
– Знаю. Не забывай, я тоже боотур.
– О да! Я часто об этом забываю. Итак, о причине, созвавшей боотуров в наш алас, уважаемые гости подзабыли. Если я не в силах вспомнить, сколько времени прошло, то они…
Рявкнул гром. Над рекой повисла туча, дрогнула мощным темно-синим брюхом. В шкуре тучи кишели мелкие, ярко-красные молнии. В их отблесках скалы по берегу облились кровью: яркой на гребнях, темной во впадинах. Пыльные вихри гурьбой насели на скалы, терзая лиственницы, росшие поверху. Туча, набирая ход, двинулась вперед, и вихри кинулись вдогон, чтобы пропасть, сгинуть в бурлящей речной воде.
– Что они?!
– Рискну заявить, что утром они могли состязаться за право выступить в поход, а вечером – за право стать супругом уважаемой Туярымы Куо, как если бы она уже была спасена. Причины, уважаемый Юрюн, причины и следствия…
– Что причины? Что следствия?!
– Я плохо разбираюсь в теории, но помню, что время быстрей скорости света. Оно способно вмешиваться в события, изменяя степень их энергетичности. Вы понимаете, о чем я?
– Нет. Продолжай!
– Если энергоуровень причины резко падает, следствие остается высокоэнергетичным, но уже как следствие другой причины. Эта другая причина наращивает степень энергетичности в ущерб первой, вытесняет ее из памяти, а позже – из общей причинно-следственной связи. То же самое происходит со следствием, которое утратило энергетичность. Причина сохраняется, но вероятные следствия начинают борьбу за воплощение, и в итоге…
– Победит сильнейший. Помни, я боотур.
– Ну вот, а говорили, что не понимаете, – Баранчай дернул уголком рта. Если это означало улыбку, я бы предпочел, чтобы он оставался мрачным. – В реальной геометрии нашего мира существует не только прошлое и настоящее. Будущее тоже существует[133]. Просто они непостоянны, эти могучие боотуры – прошлое, настоящее, будущее. Ты только привык к ним, притерся, изучил привычки и склонности, а они вдруг: «Арт-татай! Да расширится наша голова…»
Я взял тощего карасика:
– А моя лопнет! Теория, геометрия, энергоуровень… Дело-то за малым: разогнать женихов, распервочеловечить дядю Сарына, взять за себя Жаворонка! Чего уж проще?
– Шутите, – кивнул Баранчай. – Вы шутите, уважаемый Юрюн.
– Шучу, – согласился я. – Смешно?
– Нет.
– Вот и мне нет.
– И мне нет, – подал голос Нюргун. – Женихи? Не люблю.
Я бросил ему вторую ленту оленины. Я еще не знал, что он задумал. Я не знал, что он вообще в состоянии строить планы.
Ливень упал стеной.
Песня вторая
Проворно тою порой По долине Сайдылык, Где ни тлена, ни грязи нет, Чьи в тонком тумане Тонут края, Поставили для прыгунов Двенадцать березовых вех. «Нюргун Боотур Стремительный»1. Прыг-прыг-прыг
– Арт-татай!
– Кэр-буу!
– А-а, буйа-буйа-буйакам!
– Алатан-улатан!
Гроза стихла поздно: грохоча и полыхая, словно горящая телега на скальной тропе, она перевалила за полночь, и поле для праздников не успело как следует просохнуть. Грязь, лужи, мокрая и скользкая трава. Ямки от сапог сразу заполнялись водой. Честно говоря, поначалу никто не рисковал предложить состязания в прыжках. Шлепнешься мордой в бурую жижу – то-то смеху будет! А где смех, там и драка; вернее, там драка, где насмешка и боотуры. К счастью, острый глаз Бэкийэ Суоруна вскоре подметил удивительную несообразность: в грязи, на расстоянии доброго скачка друг от друга, тянулись две длинные полосы сухой земли. Сухой? Иссохшей, даже растрескавшейся, словно под странной парой дорожек развели костер – нет, две цепочки жарких костров.
Под радостные кличи собравшихся часть женихов кинулась ставить вешки, наломав сучьев с ближайших берез. Мои друзья детства, с которыми я рос в небесном аласе, мерили от вешки до вешки по три больших шага, а когда мы вошли в возраст, то и с лишком. Три шага отмеряли и здесь, с поправкой на боотурскую стать. У сильных шаг особый – раз ступил, другой, третий, глядишь, а тебя уже и занесло в погибельную задницу.
