Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер
Я взглядом дал понять Атилии, что с профессионалом спорить бесполезно. Она скрестила руки. Пожевав кроваво-красные губы, набралась воздуха и произнесла:
– Думаю, я знаю, кто может вам помочь. А заодно и мне. Не очень-то мне хочется к нему, но… – Она обняла себя за плечи, ведя внутреннюю борьбу. – Ладно. Выспитесь. Выдвинемся с рассветом. Встретимся с петухами у Авентина.
– С восходом, – поправил я. Встретив непонимание, объяснил: – Петухи уже не поют.
Ливий, расцветшая физиономия которого уже голосила об опасной затее, наклонился, выставляя указательный палец:
– А можно мне одну штуковину забрать?
– Нет, – отрезала Атилия, с каменным лицом проходя мимо Ливия.
Вздёрнув брови с улыбкой, я с почтением поглядел ей вслед. Рядом образовался Ливий.
– Взбалмошная девка. Я – действующий Царь священнодействий. Отхлещу её, – фыркнул он.
– Для лучшей манёвренности, – я изобразил размах с незримой розгой, – сбрось балласт.
Похлопал Ливия по животу до предательского звона под одеждой и в приподнятом настроении зашагал вслед за весталкой. Тот, судя по звукам и кряхтению, опустошил одежды от награбленного и потащился за мной.
Я остановился, чтобы Ливий врезался мне в спину:
– И дамасскую сталь. – Я выставил ладонь.
– Нет, дорогой друг, – не своим голосом ответил Ливий, – это лучше оставить при себе. Как и это. – Он приподнял тогу: на бедре, закреплённая под ремнём, висела солярная маска.
– Это что ещё за конструкция? – Я потянулся к ремням, оплетавшим змеями тело Ливия, и получил по руке. – Штучки для воровства, да?
– Не важно. – Он смутился. – И всё-таки маску и анкил мы возьмём в дорогу.
Ливий посмотрел на меня столь проникновенно, что я не стал спорить – он обладал божественной интуицией.
И дрянным нравом.
В опустевшей родной хижине я не мог находиться слишком долго. Надо мной довлели настенные росписи, над которыми корпела матушка, и винные амфоры отца. Неубранная после моей юношеской истерики корзинка лежала на полу: над догнивающими фруктами завис рой мух.
Я не сдержал усмешки:
«Каким пустым и наивным кажется любое переживание в сравнении с настоящим горем».
Я посмотрел в зеркало: красная туника полностью открывала голый торс, зато львиная шкура – семейная реликвия, которую отец выиграл в кости у легионера, – замечательно грела. Я так с ней сросся, что не мог пойти в путь без неё.
«Решено, пойду как есть. Разве что…»
Оглядел ноги: сандалии износились. Я снял их и заменил удобными калигами, выдерживавшими длительные походы в лес. После накидал в суму из козьей кожи остатки еды и достал из сундука обшарпанную флягу. Откупорив её, понюхал и отшатнулся от кислого запаха забродившего винограда. За неимением иного варианта сунул флягу в суму и перебросил её через плечо.
В дверном проёме замер. Оглядев тёмное помещение и алтарь, откуда недобро глядел идол Бахуса, прикрыл глаза и мысленно помолился Янусу о том, чтобы вернуться целым и невредимым, вместе с отцом и всеми, кого я знал и любил.
– Придай мне смелости для начинания, в которое я втянут высшими силами, – прошептал я, и от сердца отлегло. – Молю.
Постучав по дверному косяку три раза, я вздохнул и вышел вон. Заперев за собой, направился пережидать ночь на холме.
Более март не казался мне привлекательным и добрым, он отдавал январскими заморозками – среди пустых людских оболочек я чувствовал себя одиноким. Взобравшись на холм, откуда мог разглядывать жилища, храмы и форум, бросил вещи, Священный щит и расположился на влажной от росы земле. С высоты не видать было несчастных людей, застывших изваяниями, и я не горел мыслью их разглядывать. Ночь окутывала тяжестью стоглазого звёздного взора и хлестала колючим ветром; сидя на сизой траве, я стучал зубами и кутался в накидку.
Думал, не усну. А ведь желание встретить раненую химеру, чтобы расспросить о происходящем, было велико. Мысли уносили сознание далеко, в Лаций, полный богов, где солнце светит жарче, а любое горе – не беда. Постепенно клубок образов перерос в дрёму – и я не заметил, как подбородок упал на грудь.
– Замёрзнешь насмерть, Луциан.
От чужого голоса я вскочил. Стерев струйку слюны с подбородка, уставился на взявшегося из ниоткуда Ливия. Он переоделся и стоял в пурпурной царской тоге, застегнутой золочёной пуговицей на плече. Руки – в браслетах, в том числе змеином, голова прикрыта тогой. На поясе Ливия болтался мешочек с медью и маска солярного бога. Выкраденный у весталок кинжал скрывался, видимо, под одеждой, среди запутанных ремешков.
Ливий прерывисто дышал, прижимая к груди глиняный графин. Оглядев его с ног до головы, я хмыкнул:
– Лучший удел, чем быть зарезанным грабителями с большой дороги. Ты куда так вырядился?
Ливий рассмеялся. Он поставил графин в траву и, опустившись рядом, ответил:
– Хочешь верь, хочешь не верь, Луциан, но чует моё сердце, путешествие одним «знакомым» весталки не ограничится. Нас ждёт великий путь, из которого мы вернёмся в Рим со щитом или на щите.
Пожелание скорого пути от змеельвиной сущности вновь потревожило ум. Окинув взором болотистую долину, я сел напротив Ливия, скрестив ноги.
– Тогда тем более не понимаю, к чему одеваться римским патрицием. – Я притворно улыбнулся и похлопал по анкилу. – Только чтобы показать – вот, со мной идёт плебей Луциан, мой оруженосец.
– Именно. Я сабинянин, а у тебя латинские корни. Неизвестно, как за римскими стенами относятся к чужакам. А к чужакам-союзникам и подавно. Нам не следует трепаться о жречестве – притворимся, что я киликийский торговец[8], а ты – мой проводник.
– И что мы продаём?
– Пряности, специи и лекарственные травы. – Ливий порылся в складках тоги и выудил бархатный мешочек. Он опустил его мне в ладонь. – Думал передать его тебе перед агоналиями, но ты гневался на меня, и я не решился. Хотел нарядиться салием и прийти к тебе, сказать: «Вот, Луциан, твой друг нечист на руку. Ты по-прежнему считаешь, что он пройдёт испытание саном Царя священнодействий?»
Пальцы, развязавшие мешочек, замерли. Я открыл рот, чтобы уколоть побольнее, оспорить звание друга, но сомкнул губы. Ливий неизменно любил меня, как в детстве, а я вымещал на нём злость за весь его род. Почему? Я не мог злиться на своего отца, вот почему. Ливий Туций был молод, как я думал, и мне казалось правильным соперничать с ним, а не с отцом, падким на
