Гремучий Коктейль - 1 (СИ) - Харитон Байконурович Мамбурин
Захожу в полутемный коридор, не потревожив обитателей этой «малины». Точнее, я их потревожу буквально через несколько секунд, всех четверых, каждого пулей в голову. Амбал-обходчик, два скучающих мужика на продавленном диване, знавшем лучшие дни, насупленный толстяк за конторкой. Единственный, кто успел поднять на меня взгляд. От моих выстрелов не было слышно даже щелчков, Фелиция гасила всё. Иронично. Она — всё, а я — всех.
— «Больше тут никого», — доложила даймон совсем другим, сухим и деловитым, тоном, — «Не трогай вон те мешки с пломбами, на них что-то есть. И к картине на стене не прикасайся. Я чувствую спящую магию»
Картина? Жалко, за ними обычно сейфы. Хотя здесь металлический пузатый красавец и так в наличии, правда, закрытый. Сам сейф вида грубого, с прилично раздолбанной замочной скважиной, так что я, вместо того чтобы вновь использовать заморозкой, шмонаю толстяка, получая в награду его портмоне и толстый скользкий ключ. Очень правильное решение, так как сейф забит некрупными купюрами. Потребуется сумка.
Нахожу несколько их, пыльных и грязных, располагающихся на стеллажах в каморке позади конторки толстяка. Тут, кажется, еще была и скупка разного добра у студентов, что более чем логично. Наверняка еще и бухло продавали, чтобы всё в одном месте. Почему бы и нет? Тут явно вели дела спокойно и с размахом.
— «Смотри фокус!», — Фелиция телекинезом заставляет сумки расправиться и отряхнуться, а купюры из сейфа пачками устремляются в новый дом. Грязные, засаленные и потрепанные рубли… Гм.
— «Отдели самые свежие и чистые купюры от остальных», — прошу я гримуар. Та, фыркнув, исполняет просьбу, быстро складывая наиболее презентабельные денежки перед моим носом пачкой. Таких набирается не так уж и много, зато это самые крупные, сторублевые купюры. Прячу их в карманы. Пора валить.
А нет, не пора. Максимально быстро обшариваю убитых, становясь обладателем массивного длинноствольного револьвера покойного толстяка и двух стволов, изъятых у сидевших на диване. Все три пушки лучше моей. Решено, меняемся. Хочется, конечно, на здоровенную бандуру толстого, но это оружие, кажется, довольно редкое и примечательное, так что возвращаю его владельцу. Покидаю помещение, оставляя в конторке небольшой уютный костерок, у которого будут греться остатки замороженного мной засова и моего старого револьвера, которого я тоже коснулся клановой силой. Вскоре натуральное тепло преодолеет сверхъестественный холод, заставляя приметный серебристый налёт на разрушенных моей силой вещах исчезнуть.
Десятью минутами позже я выходил из проулка, тепло думая о лежащих на одном из соседних запыленных чердаков сумках с деньгами. Ну и о Фелиции, их туда поднявшей своим телекинезом. Оказывается, револьвером, магией, даймоном, родовыми способностями и житейским опытом из двух прошлых жизней можно добиться куда большего, чем… ай, не важно.
Сожаление, сочувствие, шок из-за четверки угробленных типов, чья вина и преступления были мне неизвестны? Ноль. Зеро. Память и опыт не твердили, а в уши орали о том, что я, тот самый старый я, которым себя ощущаю большую часть времени, так поступить не решился бы ни за какие деньги. Память Соларуса, что помогла мне незамеченным пробраться за амбалом? Да пацан в жизни мухи не обидел, если не считать разочарованных в нем, как в личности, родителей обесчещенных девок. Тут ясно кого стоит благодарить за такой подход, но ныть я не собираюсь. Тот, кого Фелиция зовёт «лордом»… он прекрасно разбирается в реалиях, в которых жить, всё-таки, мне. Отвергать его науку и безжалостность? Ищите дураков. Здесь и сейчас речь идёт о жизни в обществе… не приемлющем погано одетых людей.
Местный аналог трамвая, называемый многовозом, несет меня в центр Питера. Кондукторша, при всей своей вопиющей простолюдинности и моей аристократичности, злобно шипит при виде моих последних немецких пфенингов и чуть ли не плюется ядом на двадцатирублёвую купюру, парочку которых я всё-таки сунул в карман на всякий. Проезд стоит три копейки, поэтому, в целом я её понимаю. Надо было чего помельче захватить. Увы. Здоровенный дядька с топорщащейся бородой, восседающий на месте, с которого хорошо видно всю эту пантомиму, гулко гыгыкает, сует руку в карман, достает копейки и отдаёт тетке за меня. Лыблюсь ему как дурак, а затем, вместе с простым русским «спасибо», протягиваю ему монету в пять пфеннингов, говорю «на счастье». Дядька берет. Настроение становится хорошим у всех, кроме уходящей тетки. Ей явно хотелось меня выпихнуть из многовоза с моей двадцаткой.
Деньги. Рубли и копейки. Логично же, Россия. Нет, не Россия. Именно Русь. Другого слова здесь нет. Иностранцы произносят «Рус», «русские», не иначе. Так. Три копейки проезд, за пять можно взять свежую сдобную булку, которой вполне можно утолить голод. За один рубль — купить плохонький складной нож, полуторалитровую бутылку водки, посидеть в недорогом ресторане. Газеты в ларьках, мимо которых мы проезжаем, стоят четыре копейки, почти все. Заодно вижу торговку чебуреками с внушительным парящим лотком на животе. Один чебурек — три копейки. Если так посудить, то выходит, что я несметно богат, имея во внутренних карманах почти две с половиной тысячи рублей. И это лишь «нестыдные» деньги. Только вот тот кусок знаний, которыми меня снабдил зловещий мрачный дядька, уверенно говорит, что это «богатство» — полные пыль и тлен.
Кого-то язык доводит до Киева, а меня — до улицы ремесленников. Это даже не улица, а эдакий микромир, прячущийся внутри питерских «квадратов», занимающий внутренние дворы аж десятка зданий. К нему примыкает стоянка для манамобилей, работающих здесь на магии, а также отдельная парковка для лошадных карет, которые, к моему вящему удивлению, еще в моде.
На мастерских вывески. Не простые, а старые, изношенные, с облупившейся краской, потемневшей бронзой на буквах. Избитые непогодой, они кажутся неухоженными. Под ними — витрины, стекла у которых девственно чисты до незаметности, дабы товар был виден во всей красе. Неторопливо прохаживаюсь вдоль швейных мастерских, прячу взгляд за челкой и торопливо отскакиваю каждый раз, когда ко мне приближается кто-то, одетый куда лучше, чем я. Именно так поступают окрестные мальчишки и девчонки, что носятся вокруг просто с бешеной скоростью. Маскировка важна, пока я одет как оборванец.
И то, что я видел в витринах, мне не нравилось…
///
У Орбаза был плохой день. К нему сегодня трижды заходили, вырывая уставшего от бурной ночки мастера из дрёмы, но только для того, чтобы потрепать языком! Так-то Киннууден ничего не имел против щебечущих молодых красоток, но Господи, не тогда, когда голова раскалывается от похмелья! А уж когда последняя визитёрша стала запрашивать модные журналы и кофе с миндалем, Орбаз едва сдержал себя, чтобы не впиться барышне зубами в глотку и не насладиться как тишиной, так и её кровью!
Нет, сам он упырём не был и даже не верил в них, но человек, терпящий похмелье от смеси фалернского с черным дистутом, способен на самые безумные поступки. Да и не обслуживает Киннууден молоденьких, шить на таких — сплошное разочарование. Носкость! Орбаз не входил ни в десятку, ни в тридцатку лучших портных Санкт-Петербурга, но зато по праву считал себя адептом носкости! Что толку одевать молодых? Они даже не понимают, что фасон нужно уметь носить, что нужно уметь двигаться, подавать себя в костюме! Какое там, если мышца играет, а сиськи рвутся из корсета? Нет, им нужно блеснуть, нужно засветиться раз-другой… тьфу! Куда приятнее работать с клиентами, которые приходят за костюмом, а не за модой.
Будь его воля, он бы давно уже закрыл свободный вход в свою мастерскую, работая лишь по рекомендации и со старыми клиентами, которых у него был солидный избыток, но… так не принято. Извольте соответствовать, мастер Кинууден.
Соответствовать именно сегодня Орбазу категорически не хотелось. Ему желалось пить подкисленную лимоном воду и дремать, облокотившись головой на стойку. Ну и клясться себе заодно, что больше никогда не пойдет на поводу у болтуна Игоря. Искренняя надежда, что
