Медосбор - Денис Трусов
— Великий и всемогущий государь наш, аХал ваХ. То, что требуешь ты, не в силах моих.
И разгневался Ахал ВАх, и взор его стал страшен, и повелел он казнить ур ВА, но сказал тогда УР вА:
— Не по силам это мне, поскольку может моя ги запечатлеть тебя, но что будешь делать ты в пустоте, в которую обернет тебя моя песня, ибо слаб я, чтобы сотворить мир вокруг тебя, мир, подобающий величию твоему, но, возможно подданные твои, все, сколько есть их в нашем необъятном мире, смогут сотворить это чудо, если будут они не заниматься ничем более, как описывать то, что видят они и слышат, и думают и чувствуют они, и тем самым создадут мир они, достойный нашего правителя.
И повелел тогда АхаЛ вАх, дабы каждый из подданных его, не жалея живота своего чертал бы знаки, в которых был бы мир, как видят они, и ощущают они, и так началась великая Эпоха Начертания Мира.
***
Думается то, о чем мы хотели сказать, о чем собирались намекнуть, понятно без лишних слов. Но правила приличия, элементарное уважение к читателю, да, в конце-концов, наша гордость не позволяют нам укрыться за чужими изречениями.
Поэтому нам бы хотелось привести здесь некоторые разъяснения.
Итак, с одной стороны, на примере Печати и Заметивших, да что там, на примере всего нашего мира, мы сталкиваемся с феноменом заполнения пустоты. Несчастные, недокормленные лаской в детстве люди, жаждущие всемогущества до белых косточек пальцев, люди слабые, люди растерянные, неспособные найти надежду в завтрашнем утре, придумали фареха, придумали себе печать, придумали себе всеобъемлющую Пустоту, в которую кидают, как в топку, все лучшее, что в них есть, принося ей в жертву всю красоту, все великолепие нашего чудесного мира. Ради чего? Ради надежды стать той же Пустотой, лишившись даже того немногого, что у них осталось сейчас. С другой стороны — древние халы. Люди (с вашего позволения, мы будем называть их людьми, поскольку нам кажется — не суть важно, насколько сильны между нами различия в морфологии и анатомии, культуре и среде обитания, если в существах теплится тот огонек, лишаясь которого, мы становимся лишь куском плоти, а трепетание оного и дает нам возможность называться людьми), повторюсь, люди, которые пошли другим путем, придумав, создав себе мир — мир, состоящий из ничего не значащих значков на сводах пещер, мир, который оказался никому не нужным, в первую очередь им же самим, мир, который они сами не замечают, мир, существующий лишь для случайного стороннего наблюдателя.
Они пошли другим путем, чтобы прийти к тому же, к чему пришли наши "мудрецы" — к великому Ничто, перед которым одни теряют разум, другие гордость и честь, в которое уходит, не родившись, все то, что могло бы дать замечательные плоды…
Итак, вот вам две стороны медали. Но, как вы помните, у медали должна быть и третья сторона, или же первая, поскольку она является единственной, той единственной стороной, что есть у всего сущего. И, с этой стороны, нам видится то, что Пустота (как бы ее не называли, какими бы путями не старались расширить ее до всеобъемлющей идеи божественного произвола), Пустота эта, говорим мы, есть ничто. А ничто — оно на то и ничто, чтобы не содержать в себе ничего. И всем фарехам, всем этим монстрам, созданным в этом ничте, всем мирам, грезившимся нам в бесконечности этой прорвы — грош цена.
Ибо нет их, и не было никогда, а есть лишь то, что есть. И это лучшее, что мы могли бы сказать вам, это те слова, от которых нам становиться хорошо и спокойно, и с тихой гордостью мы говорим вам — радуйтесь, как радуемся мы, ибо величием своим вы поражаете богов, кои лишь крупица воображения вашего. Ибо все великолепие Вселенной — сила разума вашего.
Ибо вы здесь.
Ибо вы — сейчас.
Ибо вы = ЕСТЬ.
День 5.
Написать то, что понравится многим — легко.
Написать то, что смогут читать лишь некоторые -
значительно тяжелее.
Написать то, что войдет в душу каждого — почти невозможно.
Но как написать то, что не сможет читать никто?
(Слезы Делиоза, Чаша первая)
— Я собрал вас здесь и вот по какому делу…
Едва Александр произнёс эти слова, как двери в комнату на Красной половине таверны со страшным грохотом распахнулись. И в ту же секунду все присутствующие, не успев ещё понять, в чём дело и кто это так бесцеремонно вторгается сюда, почувствовали, что ситуация изменилась. Почувствовал это и Александр, а растерянное выражение его лица, на котором мгновенье назад царила самоуверенная издевательская усмешка, было лучшим тому свидетельством. Даже бедняги-свонги, привстав, повернулись к дверям, как будто могли увидеть вошедшего.
А вошедший, не спеша, продвинулся с порога вглубь комнаты. Одет он был в поношенную меховую куртку, подпоясанную узким гуанским ремнём с платиновой пряжкой; крепкие штаны из оленьей кожи, испачканные в дорожной пыли и засохшей крови свидетельстовали о долгом и полном опасностей пути, который пришлось преодолеть путнику. Широкополая тростниковая шляпа, какие часто носят альмейские крестьяне и горцы с Серых Хребтов, не могла удержать бури буйных чёрных с проседью волос, что, казалось бы, помимо воли их обладателя струились по плечам и спине, путаясь в застёжках куртки и даже сплетённые кое-где в косички, они все равно вели себя своевольно и капризно. Лицо вошедшего, окаймлённое окладистой бородой, однако никак не соответствовало ни грязному и странному наряду, ни тому способу, к которому прибег пришелец, дабы так беспардонно вторгнутся в комнату. Лицо это, верхняя часть которого была несколько скрыта тенью, падавшей от полей шляпы, выдавало в пришедшем человека недюжинного ума, решительный тонкий рот и впалые щёки придавали ему несколько трагическое выражение, однако, сияющие из-под полей шляпы глаза были полны жизненной силы и энергии, взгляд этих глаз пронзал своей глубиной и проницательностью.
На плече у вошедшего висела видавшая виды холщовая дорожная сумка, в которой находилось что-то круглое и непрерывно хихикающее. Раскрыв сумку, пришелец
