Дуглас Брайан - Вендийская демоница
Кэрхун ехал, поотстав от нее, но явно не сводил с нее глаз. Что касается Конана, то он внимательно следил за деятельным родственником хозяйки. Что-то в поведении туранца настораживало. Вероятно, его настойчивое желание показать Масардери, что она полностью зависит от его деловой хватки и умения руководить.
Разумеется, тайное намерение Кэрхуна вовсе не было таким уж тайным. Он ничего так не хотел, как завладеть вдовой покойного дяди — а заодно и его имуществом. Масардери, в конце концов, очень привлекательная женщина. Так что женившись на ней Кэрхун убил бы одной стрелой сразу двух куропаток.
— Кэрхун! — окликнула его одна из кузин, высунувшись из окна кареты. — Мы устали, и у нас заканчивается питьевая вода. Далеко ли еще до колодца? Лучше бы нам отдохнуть на каком-нибудь постоялом дворе! Ты уверен, что хорошо знаешь дорогу?
— Милая, я ведь не раз уже ездил из своего островного имения в Акиф, — напомнил Кэрхун. — Эту дорогу я изучил как свою ладонь и даже лучше! Скоро мы будем возле караван-сарая, а там весьма вероятно встретим каких-нибудь путешественников и сможем присоединиться к ним. Как видишь, я все предусмотрел. — Он метнул взгляд в сторону Масардери: слышит ли та; но молодая женщина слишком была увлечена скачкой на свободе, чтобы прислушиваться к разговорам. — Как известно, караванные дороги — едва ли не главное богатство пашей земли.
— Не считая жемчугов из моря Вилайет, — добавила девица, сидящая в карете.
— Да, жемчужинами мы тоже славимся, — многозначительным тоном произнес Кэрхун, явно давая ей понять, что под «жемчужиной» подразумевает ее.
Девица приняла изысканный комплимент и захихикала. Кэрхун поскорее отъехал от кареты. Его занимала только одна женщина, а она, по мнению предприимчивого племянника, слишком много времени проводила в обществе киммерийца.
Караван-сарай показался за несколько колоколов до заката. Кэрхун взирал на это строение с таким видом, словно сам его выстроил.
— Ждите здесь, я договорюсь о ночлеге, — бросил он своим спутникам.
Отъезжая к караван-сараю, он покосился на Конана — не захочет ли киммериец взять на себя часть организаторских обязанностей; но Конан с полным равнодушием проводил его глазами.
Варвар предпочел остаться с женщиной, которую взялся охранять.
Скоро Кэрхун вернулся, чрезвычайно возбужденный и довольный. Его глаза так и блестели.
— Нам очень повезло! Мы встретили большой караван из Иранистана. Они направляются в Кхитай через наши земли, так что завтра мы сможем выступить в путь вместе! Охрана надежная и многочисленная, народу — человек десять купцов, из Иранистана и из Кхитая, пара кхитайских философов-созерцателей, одна толстая иранистанская дама, которая прониклась особенными чувствами к вере кхитайцев и намерена поклониться кхитайским богам на их родине…
— Превосходно! — сказала Масардери, весело посмеиваясь. Было очевидно, что перспектива путешествовать в большой компании радует ее. Всегда можно встретить новых людей, узнать что-нибудь любопытное — а заодно и позабавиться за чужой счет; последнее развлечение было ее любимым. Масардери никогда не упускала случая подшутить над окружающими.
В дороге все ее страхи постепенно рассеивались. Она была по-настоящему благодарна Кэрхуну за его предложение. Племянник, кажется, нашел рецепт от болезни! Печаль отступила, страхи начали казаться смехотворными…
Ночлег прошел без происшествий, и наутро караван тронулся в путь, обогатившись новыми спутниками.
Конан все так же ехал, не выпуская из виду Масардери, и тут к нему подскакал на маленьком пузатом ослике кхитаец в развевающемся оранжевом халате.
— Учитель Конан! — вскричал он.
Конан удивленно повернулся в сторону низкорослого человечка со смуглым плоским лицом. Тот улыбался, так что глаза его превратились в крохотные щелочки, и низко кланялся, сидя в седле.
Красное его седло было украшено кисточками и бубенчиками; грива ослика заплетена во множество косичек, а сам кхитаец был облачен в оранжевые одежды, расшитые красной и золотой питью. Узоры в виде птиц украшали спину и грудь халата. Приглядевшись, можно было попять, что вместо хвостов у этих птиц яркие завитки пламени.
— Учитель Конан! — продолжал кхитаец улыбаться и кланяться. — Вы учили нас мудрости в садах философии! Вы помните великого учителя Тьянь-По?
— Да, — сказал Конан нехотя.
Он начал припоминать. У него был приятель, кхитаец по имени Тьянь-По, человек остроумный и хитрый. Казалось, трудно было сыскать людей менее похожих друг на друга, чем маленький кхитайский философ и огромный верзила варвар; и все же между ними существовали симпатия и уважения. Иной раз они даже считались друзьями.
Как-то раз, когда Копан находился в Кхитае, Тьянь-По оставил его со своими учениками, и Конан — не без успеха — обучал их своей философии.
«Сперва определи достоинство человека, — учил Конан, — а потом дай ему по башке как следует, дабы он, если останется жив, мог оценить по достоинству тебя!»
Среди кхитайцев нашлись и такие, кому это учение пришлось по вкусу, так что Конан прослыл великим, хоть и несколько своеобразным, учителем.
И вот теперь, очевидно, он повстречал одного из своих бывших учеников. Конан поднатужился, вспоминая его имя.
— Ляо-Сё, кажется, — сказал он.
Кхитаец склонился лицом к самой гриве ослика.
— Учитель помнит мое имя! — воскликнул он в восторге. — Только оно звучит чуть-чуть иначе. Мэн-Ся — вот мое настоящее имя.
— Кром! — пробурчал Конан. — Прости, если я позабыл.
— Учителю не следует просить у меня прощения, — заверил Мэн-Ся. — Для меня большая честь путешествовать в вашем обществе. Я должен поразмышлять над разницей между именами «Мэн-Ся» и «Ляо-Сё». Возможно, таким образом я постигну самую глубинную суть моего характера и пойму, чем то, кем я являюсь, отличается от того, кем меня считают другие люди…
Конан только покачал головой. Парнишка, на его взгляд, слишком увлекался отвлеченными материями. Когда-нибудь это крепко помешает ему в жизни.
Впрочем, Конан ничего не имел против общества молодого кхитайца. Мэн-Ся едва вышел из подросткового возраста — вряд ли ему исполнилось больше двадцати. У него был быстрый взгляд и веселая улыбка. По каждому поводу он охотно заливался смехом. И еще, присмотревшись, Конан понял, что руки у кхитайца, хоть и малы и худы, на удивление сильные. Это стало очевидно, когда он поднял бурдюк с питьем. Полный бурдюк был довольно тяжелым, но кхитаец поднял его тремя пальцами и без особого труда.
День тянулся медленно. Разговоры то начинались, то смолкали. До следующего колодца оставалось еще несколько колоколов пути, а у многих уже опустели бурдюки.
