Иди через темный лес. Вслед за змеями - Джезебел Морган
– Я – жажда преклонить колени и ждать суда. Я – память о поступках, которую не сотрешь. Я – эхо, которое не умолкает. Что я?
Голос его скрипел, как птичьи когти по стеклу, и Финист морщился все время, пока старец говорил.
– Чем бы ты ни был, ты не можешь быть моей частью, – уверенно сказал он, отступая от двойника. – Потому что я никогда не стану таким, как ты.
Старец улыбнулся, между тонких губ мелькнули желтые зубы, мелкие и обломанные. Он сгорбился, и плащ встопорщился на плечах, взмахрился перьями, и вот уже огромная мертвая птица сидела перед Финистом. И из ее клюва текла человечья речь:
– Я – боль и покорность боли. Я – отсутствие выхода. И я – успокоение. Что я?
На этот раз боль швырнула Финиста на колени, словно это по нему прошла трещина. Он прижал ладони к лицу и удивился, что не чувствует, как оно распадается на части, как горячая кровь хлещет сквозь пальцы.
– Отчаяние, – прохрипел он сквозь муть боли, и тут же новый удар повалил его на землю, заставил скрючиться, пережидая судороги агонии. Финист чувствовал, что лишился чего-то очень важного, но не знал чего. Словно неверная отгадка отобрала у него что-то, грубо вырвала из груди, оставив там сочащуюся тьмой пустоту.
Серая птица щелкнула клювом.
– Последняя попытка, мальчик. Подумай лучше. Я – надежда на забвение. Я – свобода от прошлого. Что я?
Сжав зубы, Финист медленно поднялся, дыша часто и глубоко. Тело все еще подрагивало в мелких судорогах, озноб пробегал по спине. Он закрыл глаза, катая на языке одно слово и ненавидя его всем сердцем – всем, что у него осталось от сердца.
Не лучше ли провалить испытание и остаться здесь, чем признать, что и это часть тебя?
Финист скрипнул зубами, отгоняя малодушный голос. Нет уж, он еще побарахтается. В конце концов, все началось с надежды.
Он облизал губы и выдохнул:
– Раскаяние.
И все исчезло.
Несколько секунд он вглядывался в абсолютную темноту, спросил неуверенно:
– Так я угадал?
Он и сам не знал, какого ответа бы хотел, но вместо него на Финиста налетел вихрь звуков и образов, не разобрать, то ли прошлое обрело плоть и кровь, то ли тьма порождала чудовищ. Он различал тех, кого убил, и тех, кого обманул, тех, кто на него надеялся, и тех, кому он не смог помочь. Они терзали его загнутыми когтями, и скорбные, неподвижные лица были всего лишь масками над тонкими шеями.
А у него не было даже ножа, чтоб защититься.
Страх накатил волной, удавкой обхватил горло, так, что даже на помощь было не позвать. Да и кого звать, кто откликнется на слабый крик предателя?
Но помощь пришла.
Ослепительно-яркий свет разрезал тьму, и монстры исчезли, развеялись дымными облаками, испарились в безжалостных белых лучах. Финист остался один на один с ним, обессиленный и ослепленный.
– Надо же, – через силу усмехнулся он, скрестив руки на груди, – вот уж не думал, что ты решишь помочь, а не позлорадствовать.
Свет в руках Соколицы померк, стал искрой со множеством острых и тонких лучей, и она посмотрела на нее с недоумением и вложила себе в грудь. И свет растекся по ее коже, просвечивая изнутри мягким и тихим сиянием.
– Я так и хотела. – Она скопировала его улыбку. – Но чем бы я тогда была лучше тебя?
Она отвернулась и продолжила спокойно, пока под ее ногами из небытия поднималась мерцающая дорога.
– Дар жар-птицы – всегда быть честной с собой, всегда осознавать даже самые тайные и темные желания. Да, я наслаждалась тем, как ты кричал от страха, но больше я боялась превратиться в такую тварь, как ты.
– Такую, как я? – Финист с наигранной улыбкой прижал ладонь к груди. – Хочешь сказать, в такую же умную, хитрую и удачливую тварь?
Она обернулась так резко, что коса по спине хлестнула.
– В такую же эгоцентричную тварь, которую не волнует благополучие других, – отчеканила Соколица, с вызовом глядя ему в глаза. – Так что не думай, что я пожалела тебя.
– Даже не смел, моя милая! Я ведь знал, что жалостью ты меня не оскорбишь!
Она сжала губы и прищурилась гневно, а потом тихо рассмеялась, и свет заструился вокруг лентами.
– Паяц. – Теперь она улыбнулась почти тепло, и было в ее глазах что-то такое, что у Финиста сердце сжалось. Словно на какой-то миг она заглянула за все его маски и все-таки пожалела.
Светящаяся тропа оборвалась у огромного провала, уходящего в бездонную глубь. Из нее поднимался стылый воздух и резкий запах крови. Соколица вздрогнула и отступила на полшага, покачнулась, как от дурноты. Финист подхватил ее под руку, держал, пока она не взяла себя в руки.
Тонкий веревочный мост убегал вперед, покачиваясь под порывами незримого, неслышимого ветра. Даже самый наивный оптимист в мире не назвал бы его надежным.
Они смотрели на него несколько минут в надежде, что лабиринт изменит очертания на что-то более устойчивое, но эта надежда, пожалуй, была самой глупой из всех.
– Ты первый, – мрачно велела Соколица.
– А ты легче, – в тон ей отозвался Финист, – и у тебя больше шансов добраться на ту сторону.
– Если не доберешься ты, то это не будет иметь значения. Ты ключ, помнишь?
Финист одарил ее ослепительной улыбкой.
– Так и скажи, что боишься высоты и не хочешь трепать себе нервы зря!
Соколица только устало закатила глаза.
Финист осторожно шагнул на призрачные деревянные доски моста, и они скрипнули под его ногами. Грубые поручни из канатов кололи ладони, и он сжимал их так сильно, что костяшки побелели. Первые несколько шагов дались тяжелее всего – он замирал, вслушиваясь в каждый звук, вчувствоваясь в колебания моста, готовый при первом же подозрении метнуться обратно.
Но мост оказался крепок.
И дальше Финист шел спокойно. Он приноровился к тому, как ветер качал мост, не задумываясь переносил вес с одной ноги на другую, и дерево ровно скрипело под ним, почти успокаивая. Он и сам не заметил, как шагнул с неустойчивых досок на черную твердь. Обернулся, махнул рукой Соколице – почти крошечной на том краю пропасти.
Она шла легко, быстро и уверенно, глядя только вперед, высоко вздернув подбородок, и в ее ровных, почти механических движениях явно читался животный страх. Его отголосок передался и Финисту, и он
