Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка

– Мы не такие бесхребетные, как ты, – отрезала Виктуар. – Они ведь здесь, так? Они с нами.

– Я снова задам вопрос. Сколько, по-вашему, это продлится? Вы пока никого не потеряли. А что будет, когда падет первый революционер? Когда к их головам приставят оружие?

Виктуар указала ей на дверь.

– Вон отсюда.

– Я пытаюсь вас спасти, – не унималась Летти. – Я ваша последняя надежда на спасение. Сдайтесь, выходите добровольно и помогите с восстановлением разрушенного. Вы недолго пробудете в тюрьме. Вы нужны им, как сами и сказали, и очень скоро вернетесь в Вавилон, будете заниматься работой, о которой всегда мечтали. Лучше и быть не может. Вот и все, что я хотела сказать. Примите это предложение, или умрете.

«Тогда мы лучше умрем», – чуть не произнес Робин, но осекся. Он не мог приговорить к смерти всех, кто оставался наверху. И Летти это понимала.

Она победила. У них не осталось аргументов. Она загнала их в угол, все предусмотрела, а у них больше не было козырей в рукаве.

Вестминстерский мост рухнул. Какие еще угрозы у них остались?

Робину было ненавистно это произносить. Звучало как поражение, как будто он преклонил колени.

– Мы не можем решать за всех.

Летти улыбнулась.

– Тогда соберите их. Проголосуйте. И придите к согласию, у вас же демократия. – Она положила белый флаг на стол. – Но к рассвету у вас должен быть ответ.

Она развернулась и пошла к двери.

Робин бросился вслед.

– Подожди, Летти.

Она помедлила, положив руку на дверь.

– Почему Рами? – спросил он.

Она замерла. Под лунным светом ее щеки сияли, как белый мрамор статуи. Именно такой Робин всегда ее видел. Холодной. Бесстрастной. Лишенной всего, что делало ее живым существом, которое дышит, любит и испытывает боль.

– Ты прицелилась. И спустила курок. И выстрел был чертовски метким, Летти. Почему Рами? Что он тебе сделал?

Робин и сам это знал. Они оба знали ответ на этот вопрос. Но Робин хотел услышать от нее, хотел убедиться – Летти понимает, что он тоже это знает, хотел освежить воспоминания, потому что видел боль в глазах Летти, и она этого заслуживала.

Летти долго смотрела на него. Она не шевелилась, не считая поднимавшейся от учащенного дыхания груди. А когда заговорила, голос звучал холодно и звонко.

– Я не целилась, – сказала Летти, и по тому, как она прищурилась и четко произносила слова, будто бросала кинжалы, Робин понял, что будет дальше. Она бросила ему в лицо его же слова. – Я вообще не задумывалась. Я запаниковала. И убила его.

– Убить не так-то просто.

– А оказалось, что проще простого. – Она бросила на него презрительный взгляд. – Разве не поэтому мы оказались здесь?

– Мы тебя любили, – прошептала Виктуар. – Готовы были умереть за тебя, Летти.

Летти не ответила. Она развернулась, резко открыла дверь и вышла в ночь.

Дверь захлопнулась, и наступила тишина. Они не готовы были подняться наверх с новостями. Не знали, как их преподнести.

– Думаешь, она правда так считает? – наконец произнес Робин.

– Совершенно точно. Даже не поморщилась.

– И мы позволим ей победить?

– А как мы можем это предотвратить? – спросила Виктуар.

Между ними повисла напряженная тишина. Робин знал ответ, только не понимал, как его произнести. Виктуар знала обо всем, что у него на душе, кроме этого. У Робина был только единственный секрет от нее – частично потому, что он не хотел перекладывать эту ношу на ее плечи, но еще он боялся ее реакции.

Она прищурилась.

– Робин?

– Мы уничтожим башню, – сказал он. – И себя вместе с ней.

Она даже не вздрогнула, лишь как будто расслабилась, словно дождалась подтверждения. Видимо, ему не удалось скрыть свои мысли.

– Это невозможно.

– Есть способ. – Робин намеренно интерпретировал ее слова неверно, как будто проблема только в способе. – Сама знаешь, что есть. Нам показали с самого начала.

Виктуар застыла. Робин знал, о чем она думает. О вибрирующей пластине в руках профессора Плейфера, словно вопящей от боли, разлетающейся на тысячу острых, сверкающих осколков. Умножить этот эффект во много раз. Вместо пластины – башня. Страна.

– Цепная реакция, – прошептал он. – Она сама доведет задачу до конца. Помнишь? Плейфер показал, как это происходит. Эффект перекидывается на другие пластины. И не прекращается, пока не сделает все серебро непригодным.

Сколько серебра находится в Вавилоне? Когда все закончится, оно станет бесполезным. Тогда переводчики уже не пригодятся. Библиотека исчезнет. «Грамматики» исчезнут. А также резонансные стержни и все серебро.

– И давно ты это задумал? – спросила Виктуар.

– С самого начала, – ответил он.

– Ненавижу тебя.

– Только так мы можем победить.

– Это самоубийственный план, – сердито сказала она. – И не говори мне, что это не так. Именно этого ты и хочешь, всегда хотел.

– Да, именно так. – Но как объяснить, какое бремя давит ему на грудь настолько сильно, что невозможно дышать? – Думаю, после Рами и Гриффина… нет, после Кантона… я… – Он сглотнул. – Я почувствовал, что не имею права…

– Не говори так.

– Но это правда. Они были лучше нас, и они погибли…

– Робин, так нельзя…

– А что мне делать? Я жил не предначертанной мне жизнью, у меня было то, чего нет у миллионов других людей… Вокруг столько страданий, Виктуар, а я только пил шампанское…

– Не смей. – Она подняла руку, как будто хотела дать ему пощечину. – Не говори мне, что ты просто хрупкий ученый, который не может вынести груза мировых страданий, стоило тебе их заметить. Это полная чушь, Робин. Ты не какой-нибудь франтоватый денди, который падает в обморок при первом упоминании о страданиях. Знаешь, каковы подобные люди? Они трусы, романтики, идиоты и никогда даже не пытались изменить мир, который их так расстраивал, прятались, потому что чувствовали себя виноватыми…

– Виноватыми, – повторил он. – Я чувствую себя виноватым, именно так. Рами однажды сказал, что я не хочу поступить правильно, а лишь пытаюсь найти легкий путь.

– И он был прав, – яростно заявила Виктуар. – Это трусость, ты сам знаешь.

– Нет, послушай. – Робин схватил ее ладони. Они дрожали. Виктуар пыталась выдернуть руки, но Робин крепко сжал их, обхватив ее пальцы. Она должна понять, прежде чем навсегда возненавидит его за то, что он ее покидает. – Он прав. И ты права. Я это знаю, именно это я и пытаюсь сказать – он был прав. Прости. Но я не знаю, как жить дальше.

– День за днем, Птах. – Ее глаза наполнились слезами. – Ты просто живешь день за днем. Как и все мы. Это нетрудно.

– Нет… Я не могу, Виктуар. – Робин боялся расплакаться, ведь если он заплачет, то забудет все слова и не сумеет высказать все, что необходимо. И Робин бросился напролом, пока мог сдерживать слезы: – Я хочу верить в будущее, за которое мы боремся, но не вижу его, просто не вижу. И не могу жить день за днем, когда меня ужасает мысль даже о дне завтрашнем. Я тону. Я так долго тонул и пытался найти выход, но не нашел ни одного, который не выглядел бы… безответственным. Но только таким я вижу для себя выход.

Виктуар покачала головой. Теперь она тоже рыдала, как и Робин.

– Не говори так.

– Кто-то же должен это сказать. И кто-то должен остаться.

– Так почему же ты не попросишь меня остаться с тобой?

– Ох, Виктуар…

Что еще он мог сказать? Робин не мог ее попросить, никогда не осмелился бы. И все же между ними повис немой вопрос.

Виктуар не отрывала взгляд от окна, от черноты лужайки и залитой светом факелов баррикады и молча всхлипывала. Слезы струились по ее щекам, и она смахивала их. Робин не мог понять, о чем она думает. Впервые с тех пор как все это началось, он не мог разобраться, что у нее на душе.

Наконец она глубоко вздохнула и подняла голову. И спросила, не поворачиваясь:

– Ты когда-нибудь читал поэму, которая так нравится аболиционистам? «Умирающий негр» Бикнелла и Дэя.