Циклоп - Олди Генри Лайон
Сивилла глянула на Вульма с Натаном, сомневаясь, можно ли говорить при них.
— Я знаю, что она просила передать.
— Знаете?
— Ушедшие, Око Митры, Симон. Я прав?
— Откуда?! — задохнулась Эльза.
— Я спал, и видел сон, — нараспев, нещадно фальшивя, протянул Циклоп. Лицо его озарилось огнем, и костер был тут ни при чем. — Сон о беседе двух женщин. Мертвая, но живая, одна говорила другой: я стала сильнее, как маг, для Ока Митры я — увечный, слабый Ушедший…
Он уставился на булькающий котелок, словно увидел там резвящихся саламандр. Остальные тоже повернули головы, но ничего не заметили, кроме пузырящейся каши с редкими вкраплениями моркови и темных волокон солонины. Натан ревниво засопел: пусть кто-нибудь только попробует сказать про кулеш — помои с глиной!
— Тело, — произнес Циклоп голосом, звенящим от напряжения. Он по-женски обхватил себя руками, сделавшись хрупким, узкоплечим, и повторил с нажимом: — Ей нужно тело. Я бы отдал свое, но она не возьмет. А если возьмет, потом вся изведется. Будет мучиться… Сто лет. Больше. До конца жизни. Я ее знаю. А я бы отдал…
Речь сына Черной Вдовы походила на бред умалишенного. Но в сказанном горела такая уверенность, такая страсть на грани отчаяния, что даже Вульм не заподозрил в Циклопе безумца.
— Ей нужно тело. Ей надо воплотиться. Она сказала: Симон. Надеюсь, он в силах помочь, — Циклоп говорил сам с собой, забыв о спутниках. — Великие маги умеют заточать души в зеркала из нефрита. Значит, умеют и возвращать. Если найти подходящее тело, Симон сможет… Тело! Главное, найти тело…
Он моргнул — раз, другой, словно просыпаясь. Взгляд его превратился в лед: взломанный лед вокруг стылой, черной полыньи. Вульм вскочил, отступая; ладонь искателя сокровищ легла на рукоять меча. Натан засопел, набычился; шагнул вперед, заслонив дрожащую Эльзу. Око Митры во лбу Циклопа потемнело, зашлось горячечным пульсом. Вздрогнул базальт под ногами, от костра по полу кинулись врассыпную яшмовые волны…
— Не бойтесь, — сказал Циклоп.
Рука Вульма осталась на мече. Натан не двинулся с места.
— Не бойтесь. Чудовища были добры ко мне. Я тоже буду добр к вам.
Глава девятая
Живые и мертвые
1.
— Что вы себе позволяете?!
Великан-гвардеец был вне себя от гнева. Ворвавшись в кабинет Дорна, он так хлопнул дверью, что вдоль косяка пошла длинная трещина, а со стены посыпалась штукатурка. Схватившись за меч, гвардеец до середины выдернул клинок из ножен — и с лязгом вогнал меч обратно. Чувствовалось, что с большим удовольствием он всадил бы меч в сердце человеку, сидящему за столом.
— Меня! Нет, меня, барона ди Пертуа… — от возмущения барон задохнулся. Имя ди Пертуа скомкалось, прозвучало неприличным звуком. Казалось, гвардеец ртом пустил ветры. — Меня, чьи благородные предки бились на Тисовом поле и под Фрельвилем! Потомка Шарля Сорвиголовы! И что? Я вас спрашиваю: что?!
— Что? — повторил советник Дорн.
— Меня арестовывают!
— Правда?
— Конвоируют по дворцу, словно мятежника!
— Вы подумайте…
— Влекут на допрос! Тысяча проклятий!
Кулак барона врезался в блеклый гобелен, прямо в лицо пастушку, скликающему овечек. Под гобеленом екнуло, зашуршало. Лицо пастушка превратилось во вмятину неприятного вида, делая юного красавца уродом. От такого овечкам по-хорошему следовало бы бежать на край света.
— Снимите маску, — попросил советник Дорн.
— Издеваетесь?
— Снимите маску. Здесь жарко, вы и так вспотели…
Сорвав черную маску, барон с воплем зашвырнул ее в угол. Пожалуй, ему хотелось бросить маску под ноги — и долго, с ожесточением топтать злополучный кусок кожи. Но это граничило с бунтом, а знакомиться с топором палача барон при всей его вспыльчивости не желал. Примятые маской усы распрямились, кончики торчали иглами. По щекам барона текли крупные капли пота. Ноздри широко раздувались, придавая внешности ди Пертуа что-то кабанье.
— Вина хотите?
— Хочу!
— Темприльо. Дивная лоза.
— Хочу!
— Мне поставляют это вино из Равии. Шесть бочек в год.
— Хочу, Бел вас разрази!!!
— О, простите! Я увлекся…
Советник налил вина в два серебряных кубка. Барон осушил свой единым глотком. Крякнул, рыгнул, рукавом камзола утер рот. Вино придало великану сил:
— Что вы себе позволяете!
— О чем вы, барон?
— О допросе!
— Вы преувеличиваете. Какой допрос? Дружеская беседа…
— Под конвоем?!
— Конвой? Что вы! Сопровождение, достойное вашего титула. Все должны видеть, как я уважаю род Пертуа. Я был дружен с вашим батюшкой. Он говорил вам, что в юности я спас его от темницы? Его величество Фернандес был в ярости. Еще бы! — ту молочницу государь присмотрел для себя. Мне стоило больших трудов умерить гнев короля. Вы очень похожи на отца. Буря и натиск…
Барон задумался. Он умел выпить залпом ковш вина и рассечь мечом всадника от плеча до седла. На этом таланты барона заканчивались. Разговор о темнице раздражал его. Дружеская беседа, подумал барон. Сопровождение, достойное моего титула. Звучит недурно. Эта крыса знает толк в истинных дворянах. Наверное, он ищет моего расположения. Опять же, батюшка… Старик был скор на расправу и крепкое словцо. Если батюшка привечал эту крысу, значит, видел в том пользу.
— Еще вина?
— Да!
— Присаживайтесь, барон.
Барон рухнул в кресло, едва не разломав мебель в щепки. Принял из рук Дорна вновь наполненный кубок, отпил половину. Советник не спешил вернуться обратно за стол. Стоял напротив, ласково улыбаясь. Это правильно, оценил барон. Как слуга. Уважает. Нет, не крыса. Трусливый крючкотвор, чьи предки получили дворянскую грамоту за наушничество и ловкость в обращении с гусиным пером. Подняв голову, барон наткнулся на острый, внимательный взгляд Дорна. Глаза противоречили лицу, улыбке, добродушию. Все-таки крыса. И крыса, загнанная в угол. Природный боец, ди Пертуа знал цену таким тварям. Знание превратило вино в уксус. Барон отхлебнул еще глоток и закашлялся.
— Что вам от меня надо? — буркнул он.
— Мне? — Дорн отошел к окну. Сутулый, вялый, он шаркал туфлями по полу, словно дряхлый старец. — Ничего. Я всего лишь выполняю приказ его величества. В ином случае разве бы я рискнул пригласить вас сюда? Скажите, барон… Вы сопровождали покойного короля Ринальдо в башню покойной Инес ди Сальваре?
Барон расхохотался.
— Что здесь смешного?
— Я прямо демон смерти! Сопровождал покойного к покойнице…
— У вас тонкое чутье на шутки. Должно быть, вы — превосходный собеседник. Так да или нет?
— Разумеется, да. К чему мне врать?
— Вы были один?
— Нет. Нас было…
Барон сосредоточился, шевеля губами. Он долго загибал пальцы, морщил лоб — и наконец подвел итог:
— Нас был целый отряд.
Дорн глядел в окно. Он знал, что ди Пертуа был не один. Перед бароном он расспросил еще троих гвардейцев, сопровождавших Ринальдо. Все повторялось: скандал, угрозы, ответы. Советник вспомнил, как юный король вцепился ему в отвороты кафтана. Альберту не хватало роста, мальчишке пришлось забавно вскинуть руки и повиснуть на Дорне всей тяжестью, вынуждая советника наклониться. Они как раз вышли из усыпальницы: Альберт, Дорн, Вазак. За их спинами охранники выносили в коридор труп Гуннара ди Шохта. От тела скверно пахло, словно мертвец неделю провалялся на солнцепеке. Дорн еле передвигался: при виде ужасной гибели ди Шохта он упал в обморок, и сейчас ноги не держали советника. Когда идущий впереди мальчик-король внезапно обернулся и схватил Дорна за кафтан, советник чуть не бухнулся на колени. «Та девка! — прошипел Альберт, брызжа слюной. Ярость превращала лицо ребенка в гримасу чудовища. — Заколдованная девка, которая загрызла нашего несчастного отца! Ты найдешь ее, Дорн! Слышишь? Ты найдешь ее для пыток и казни. И поторопись! Наше терпение на исходе…»
Мне нужен рассказ этого дурака, думал советник, стараясь не оглядываться на барона. Гвардейцы сходятся в показаниях, что ди Пертуа находился рядом с Ринальдо, когда тот в кабинете хозяйки башни беседовал с девкой. Позже девку привезли во дворец. Во время разговора барон якобы стоял у окна, как сейчас — Дорн. У дверей ждали еще двое из сопровождения; советник послал за ними — и выяснил, что оба свидетеля, получив увольнение, с утра ушли в город. Дорн велел искать их по кабакам, но не надеялся на быстрый успех. Опять же, свидетели наверняка окажутся пьяными до поросячьего визга. Гвардейцы вечно жаждут, как изнуренная жарой земля. Поторопись, вспомнил Дорн. Мальчишка сказал мне: «Поторопись!» Время идет, затягивая петлю на моей шее.
