Юрий Никитин - Фарамунд
Пили, как лошади после долгой скачки, долго и жадно. А потом заговорили все разом, голоса звучали громко, кубки и чаши звенели, вино плескало на грудь, на стол, на сапоги.
Тобурн рассказывал, как он голыми руками заломил великана из Грентоля, а Шеплер перебивал, все пытался поведать какой он великий стрелок, но его никто не слушал, да и сам Шеплер вскоре сконфузился и рухнул под стол, когда обнаружил, что все свои горячие речи произносил молча.
Фидлинг начал бросать метательные ножи в голову огромного медведя на стене, азартный Цудвиг тут же присоседился, но вместо ножа метнул свой великанский топор. Промахнулся, но тяжелый удар потряс стены, голова сорвалась с крюка. Под столом дико заорал Шеплер, когда к нему подкатилась эта морда с оскаленными зубами и уставилась мертвыми пустыми глазницами.
Аганарис и Зундвиг затеяли спор, что лучше владеет мечом. Сперва дрались, показывая удары, потом разъярились, хмель ударил в голову. Наконец, Аганарис отпрыгнул, плечо в крови, Зундвиг заорал победно, но Аганарис, ярясь, закричал, что это пустяки, в бою это не в счет, а вот кто останется на ногах... Он, в самом деле, наседал с такой яростью, что потеснил
Зундвига, но затем все услышали глухой удар, сам Аганарис вздрогнул и рухнул на пол с разрубленной головой.
Об него спотыкались, кто-то, наконец, оттащил под стену, там он и пролежал, истекая кровью, а к утру даже застыл.
Странное томление, подобное тому, что заставляет дерево оживать весной и гнать соки из холодной земли вверх по застывшему стволу, не давало покоя, бередило душу. В груди сжималось, он чувствовал подступающие вроде бы без причины слезы. Кулаки стискивались, все чаще смотрел на небо, где проносились серые птицы.
Вспомнил совет кузнеца, поколебался, однако ноги уже сами понесли на задний двор, куда выгнали на кормежку свиней. Весь двор хрюкал, визжал, двигался, как солнечные блики через ветви деревьев. Свиньи толпились у длинного корыта, поросята носились по двору, верещали, затевали игры. Он протолкался через грязное хрюкающее стадо. На той стороне двора тянулся сарай, в самом конце горбилась неопрятная хижина, дверь висит на одной веревочной петле.
Он осторожно отвел дверь в сторону. Изъедена жуками, вот-вот рассыплется. Тесное помещение озарял красноватый свет, а воздух сухой и жаркий. Дряхлая сгорбленная женщина дремала перед очагом, что занимал почти половину помещения.
Огонь весело лизал чугунный котел, рассыпался бликами вдоль стены. Ложе располагалось прямо на земле, Фарамунд рассмотрел ворох старых шкур и одеял, потерявших цвет.
Под стенкой, как сгусток ночи, загадочно горбит спину настоящий сундук. Когда багровые блики падают на крышку, там предостерегающе поблескивают широкие медные полосы, крупные шляпки бронзовых гвоздей.
Женщина подняла голову, на Фарамунда взглянули выцветшие от старости белые глаза с толстыми красными прожилками. Лицо было темнее и сморщеннее попавшего в огонь дикого яблока.
— Что ты видел? — спросила она.
Фарамунд спросил тупо:
— Где?
— В небе, конечно, — ответила она. — На земле смотреть нечего...
Он пожал плечами:
— За мной неслись всадники на дивных конях с горящими гривами. А странные гады корчились под копытами...
Она прошептала:
— Так-так... А что еще?
— Не помню, — ответил он. — А что, это важно?
— Взгляни еще раз, — попросила она.
Не сходя с места, он приоткрыл дверь, выглянул. По синему небу двигается стадо снежно-белых зверей с пышными гривами, а за ними стремительно несутся, подолгу застывая в прыжках, мелкие звери, видно только горбатые спинки... ветер лепит из них, как мальчишка из мокрого снега, страшные фигуры, тут же меняет, перестраивает, делает еще страшнее, удивительнее...
— А сейчас посмотри в сторону леса, — раздался за спиной ее хриплый каркающий голос, — где в низине всегда гнилой туман... Что там?
Туман был как в стороне леса, так и со стороны реки. Вся крепость тонула в бескрайнем море тумана. Сейчас трудно было сказать, где кончается берег, где начинается дубрава. Туман поднимался выше деревьев. Если бы не широкий холм, здесь тоже все ходили бы почти на ощупь.
— Сейчас туман везде, — сказал он. — А там, где низина... Отсюда вижу, как движется призрачное войско... Ого, впереди красивая женщина в длинной одежде! Глаза как лесные озера, а волосы похожи на водопад!.. А за ней трое старцев с коронами на головах... нет, уже превратились в сказочных коней дивной красоты... А над ними реет большая птица... сейчас меняясь в ящерицу с крыльями... нет, уже в крылатого оленя с золотыми рогами... И девушка... девушка с золотыми волосами...
Она слушала, кивала. Глаза ее были полузакрыты. Он прервал на полуслове сбивчивую речь, хотя мог бы сказать еще много, ведь знаки ему являются дивные и странные, любой жрец велел бы принести жертву, чтобы толковать по внутренностям.
— Присядь, — сказала она.
Он отпустил дверь, в хижине стало темнее. Сесть не на что, опустился на корточки. На спине потянуло болью, там самая глубокая рана, при резких движениях рубашка подмокает желтой сукровицей.
Женщина, словно забыв о нем, помешивала прутиком угли. Он спросил с надеждой:
— Что это за знаки?
Она открыла глаза, в них было странное выражение.
— Подумать только, — прошептала она. — А для меня там всегда только облака... Когда белые, когда серые, но... только облака. А в низине, где никакой ветер не уносит вечный туман от тех болот, только... туман. Серый туман. То стеной, то клочьями...
— Туман? — спросил он непонимающе.
— Клочья тумана, — ответила она, он удивился глубокой тоске в ее голосе. — Для всех, кто жил здесь... это был только туман. А здесь жили самые просвещенные люди на свете! Здесь был осколочек могущественного Рима. Но увидел ты, светлый и восторженный ребенок...
Он нахмурился, оскорбление назвать сильного мужчину его роста и силы ребенком, но эта провидица не мужчина, чтобы эти слова вбить обратно в глотку вместе с обломками зубов.
— Ты, в самом деле, можешь видеть будущее?
— Я могу, — ответила она негромко, — видеть нити будущего... Но по какой пойдешь... Что томит тебя?
Он сказал с неожиданной злостью:
— Если бы я знал! Моя душа как в огне. Во мне так много, а выговорить я не могу. Говорят, потому волк и воет, что петь не умеет!.. Мне хуже, чем волку, я не могу даже взвыть. Меня тянет неведомая сила, как осень птиц заставляет собираться в стаи и улетать в неведомые края. Сколько их долетает?
Она вздрогнула, плечи зябко передернулись:
— Не знаю. Улетают... и улетают. Потом возвращаются.
— А я не знаю... Меня просто тянет в эти неведомые края. Где-то есть... Ну, не знаю, но что-то есть? Здесь мое тело, а сердце... или душа, уносится вдаль, перелетает через реки, поднимается в высокие горы, видит дивные страны и народы! Если я буду здесь, а сердце — там, то я засохну без своего сердца. Я умру, и люди будут дивиться, потому что никто не поймет такой болезни...
