Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус
Лапоть очень любил страшные истории. Садился у очага, вытаращив круглые голубые глаза, и рассказывал. За несколько вечеров Эжен узнал о своём городе много нового. Оказывается, в Садах наместника обитает невидимая мантикора. После мятежников осталась. Убили её там, да только она не померла. Теперь воет по ночам, и всегда к беде. Бывает, что и сожрёт кого. Третьего дня, например, опять стражника недосчитались. Прямо как есть, с доспехом и оружием схавала.
А в Норах, точнее под Норами, живут Черви. Сами длиннющие, бледные, толщиной с винную бочку. Глаз у них нету, зато иглы на морде, как у ежей, и зубищи, как сабли, по тыще штук в пасти. Завелись в реке, с дальнего юга в трюме какого-то корабля приплыли, а может, и сами по себе родились. В Либаву, пока война была да чума, мно-ого трупов сбрасывали, вот от этого всё и пошло. А потом они, черви-то эти, выросли, по старым трубам поднялись, в Норы пролезли. Теперь вот ползают там и хватают, кто без света идёт.
– Дурак ты, Малёк, ничего не враньё. Ознобыш своими глазами видел. Солому сожрали. Даже косточек не оставили.
– Солома в кости проигрался, ну и того, от долгов сбежал.
Но это Лаптя не убедило. Истории становились всё развесистее и краше. Впрочем, про Безумную Анну, которая, вся в белом, в ночь солнцеворота обходит свою башню по воздуху противосолонь, Эжен слыхал и раньше. Про летучих мышей-кровососов, обитающих в заброшенной Вороньей башне, – тоже. Может, не такое уж это и враньё, раз все говорят.
– А ещё в башне Безумной Анны мятежники заложников заперли, держали там год со днём и кормили как на убой, а потом прилетело крылатое чудовище и все-е-ех сожрало.
– И косточек не оставило? – спросила ехидная Арлетта, поджаривавшая на огне шипящие колбаски на палочках, редкое воскресное лакомство, строго по одной каждому.
– Косточки оставило, – надулся Лапоть, – только кровь всю выпило, всю до капельки.
– Враньё! – на этот раз возмутился Эжен. – У меня сестра там была. Вернулась живая-здоровая.
– Какая сестра, Арлетта что ли?
– Нет, – испугался Эжен, поняв, что проболтался, – другая, старшая.
– Ну и где твоя сестра? – обиделся Лапоть.
– Замуж вышла и уехала.
– Сам всё врёшь. Была бы у вас старшая сестра, ты бы тут не подъедался. Жил бы с ней и горя не знал бы.
– Жил бы, – вздохнул Эжен и дальше спорить не стал.
– Чего-то у вас тут страсти одни, – уводя разговор в сторону, заметила Арлетта, – то воют, то кровь пьют, то жрут с потрохами. Хорошее тут чего-нибудь есть?
– Лавки на Либавской хорошие, – поведал Малёк, – бога-атые. Только подломить трудно.
– Хорошее-то? – призадумался Лапоть. – Есть, а как же. Вот в Колокольном переулке стена есть.
– Нету там никаких стен, – возразил знаток города Эжен.
Лапоть выразительно постучал здоровой рукой по лбу.
– Дом там есть, понял, дурень? Дом. А в доме стена, как раз позади Птичьего фонтана. Там напротив пустырь и бурьян выше пояса.
– А в бурьяне кто-то воет? – спросила Арлетта.
– Да не воет там никто. Там вообще тихо. Вы будете слушать или нет?
Слушать все согласились и даже обещали больше не встревать.
– Так вот, – провозгласил Лапоть, впился зубами в колбаску, с трудом проглотил горячее и продолжил врать, – стена, значит. И вот если пойти и на этой стене желание написать, то всё.
– Что всё? Все умрут? – фыркнула Арлетта.
– Не-а, – замотал головой Лапоть, – помереть у нас в Норах и так нетрудно, без колдовства. Тут другое, – помедлил, поглядел на всех и прошептал: – Желание исполнится.
– Любое?
– Не, не любое. Вот Каплюха однажды написал: «Сдохните, твари!»
– Это он про кого?
– Да про всех. Про Корягу, про Аспида, про тебя, Малёк, про этих, которые наверху живут, в три горла жрут, в тёплых постелях спят, а мы тут совсем пропадаем.
– И чего? – обеспокоился Малёк.
– Никто не сдох.
– Так может, всё ерунда? – спросил Эжен.
– Не-ет. У других сбывается. Вот, Фирка-Плакса написала – хочу, мол, замуж.
– Хы! – скривился Малёк.
– И как, вышла? – заинтересовалась Арлетта. Почему-то девчонки, что сестра Эжена, что канатная плясунья, всегда этим интересуются. Кто вышел, как вышел, да за кого, и на чём ехали в церковь, и какое платье… И так далее без конца.
– Ага. Ещё как вышла, – радостно подтвердил Лапоть, – не за князя, конечно. В Слободке мужик живёт. Правда, вдовец, двое детей у него, но она и этому рада. Куда лучше, чем судомойкой в «Галере».
– А ты писал что-нибудь? – спросила Арлетта.
– Не…
– А что так? Если действует…
– Хорошо действует, только я писать не умею.
– А ты, Малёк?
– Хы!
Ну, конечно, для настоящих пацанов «перо» – это нож, а про буквы они думают, что их для красоты на вывесках малюют.
– А если б умели, что бы написали?
– Хлебушка бы, – нежно улыбаясь, поведал Лапоть, – так, чтоб наесться от пуза. А ты, Малёк?
– Хы. Арлетта знает.
– Обломаешься, – отрезала Арлетта, – а ты, Черныш?
И растолковала подробней по-иберийски.
Черныш, притулившийся к Арлетте с левой стороны и ревниво косившийся на Леля, который притулился с правой, поднял свои чёрные очи:
– Домой.
– Да кто у тебя дома-то? – фыркнул Лапоть. – Мёдом, что ли, там намазано? Таким, как мы, везде одинаково.
– Мьёдом нет. Тьепло. Морье. Говорить поньятно.
Домой. Вот Эжен дома, а что толку. Холодно, голодно, страшно. Но и назад в столицу он тоже не хотел. Не было там ничего хорошего. Только господин Ивар. Но его больше нет. Бросил их и исчез неизвестно куда. А ещё Лель, которого давно официально похоронили, для которого единственная защита он, Эжен, да слепая плясунья.
Правда, что ли, пойти на стене написать. Мол, спасите, помогите, наследник престола в нищете пропадает, из одного котла с ворами и побирушками кашу ест.
– Хочу в сон, к Птице, – сказал наследник престола, но на это внимания не обратили. Знали, что
