Вавилон. Сокрытая история - Куанг Ребекка
Транспорт стал той костяшкой домино, которая вызвала новые бедствия. Бакалейщики не могли пополнить запасы. Пекари не могли привезти муку. Врачи не могли принять пациентов. Адвокаты не могли попасть в суд. В богатых кварталах Лондона использовалась словесная пара профессора Ловелла, в которой обыгрывался китайский иероглиф 輔 (фу), означающий «помогать» или «содействовать». Изначально этот иероглиф относился к бортам повозки. В середине января профессор Ловелл собирался приехать в Лондон, чтобы обновить пластины. А теперь экипажи вышли из строя, на них стало слишком опасно ездить[117].
Лондон ждали те же напасти, что уже происходили в Оксфорде, потому что из-за близости к Вавилону Оксфорд больше любого другого города зависел от серебра. А Оксфорд погибал. Его жители разорялись, голодали, магазины не работали, реки перестали быть судоходными, рынки закрылись. Из Лондона пытались привезти продовольствие и другие необходимые товары, но дороги стали опасны, а поезда из Паддингтона в Оксфорд больше не ходили.
Башню стали атаковать в два раза чаще. Улицы наводнили горожане вместе с солдатами, они выкрикивали ругательства в сторону окон, устраивали потасовки с забастовщиками на баррикадах. Но это ничего не меняло, потому что никак не могло нанести ущерб засевшим в башне, ведь сжечь ее или взорвать мешала охранная система. И лишь переводчики могли положить конец мучениям горожан.
«У нас только два требования, – написал Робин в нескольких листовках, с помощью которых теперь реагировал на возмущение горожан. – И парламенту это известно. Отказаться от объявления войны и объявить амнистию. Ваша судьба в руках парламента».
Он требовал, чтобы Лондон капитулировал, прежде чем произойдет что-то ужасное. Но знал и надеялся, что Лондон не сдастся. Теперь Робин полностью принял теорию Гриффина о насилии: угнетатель никогда не сядет за стол переговоров, пока считает, что ничего страшного не случится. Нет, должна произойти катастрофа. А пока все угрозы оставались только гипотетическими. Лондон должен испытать настоящие страдания, чтобы чему-то научиться.
Виктуар это не нравилось. Каждый раз, поднимаясь на восьмой этаж, они спорили, какие резонансные стержни выдернуть и сколько. Робин хотел уничтожить пару десятков, она – только два. Обычно они приходили к согласию на пяти или шести.
– Ты слишком торопишь события, – сказала она. – Ты даже не дал им возможности ответить.
– Они могут ответить когда угодно, – возразил Робин. – Что им мешает? Войска уже здесь…
– Войска здесь, потому что ты к этому подтолкнул.
Он нетерпеливо засопел.
– Прости, но я не такой чувствительный.
– Я не чувствительная, просто хочу быть разумной. – Виктуар скрестила руки на груди. – Все происходит слишком быстро, Робин. Слишком много всего навалилось. Нужно подождать, пока общество будет настроено против войны…
– Этого мало, – настаивал он. – Если им было плевать на справедливость, то и сейчас ничего не изменится. Работает только страх. Это просто тактика…
– Нет, это не тактика. – Ее голос стал резче. – А твое горе.
Робин не смел повернуться. Ему не хотелось видеть лицо Виктуар.
– Ты же сама сказала, что хочешь спалить тут все дотла.
– Но больше этого я хочу, чтобы мы выжили, – ответила она, положив ему руку на плечо.
В конце концов, невозможно было определить, какое значение имеет скорость разрушения экономики. Решение оставалось за парламентом. В Лондоне продолжались дебаты.
Никто не знал, что происходит в палате лордов, известно было только, что ни виги, ни радикалы не имели численного перевеса для уверенного голосования. Газеты писали о настроениях общества. В основном мнение широкой публики соответствовало ожиданиям Робина: война в Китае – это защита национальной гордости, не что иное, как наказание за оскорбления, нанесенные китайцами Британии, захват Вавилона иностранными студентами – государственная измена, а баррикады в Оксфорде и забастовки в Лондоне – дело рук злобствующих неудачников, и правительство должно твердо противостоять их требованиям. В воинственных статьях подчеркивалось, с какой легкостью Британия победит Китай. Совсем незначительная война, и войной-то не назовешь: достаточно выстрелить нескольким пушкам, и в тот же день китайцы признают поражение.
Газеты никак не могли определиться с мнением о переводчиках. Провоенные издания предложили с десяток теорий. Переводчики в сговоре с коррумпированным китайским правительством. Или сообщники индийских мятежников. Они просто злобные, неблагодарные люди, имеющие только одно желание – навредить Англии, укусить руку, которая их кормила, и это не требовало дополнительных объяснений, потому что в такой мотив британская общественность моментально поверила. «Никаких переговоров с Вавилоном!» – обещали члены парламента из всех партий. Британия не склоняется перед иностранцами[118].
Но не все газеты выступали против Вавилона или за войну. Вообще-то, на каждую статью, призывающую немедленно разобраться с Кантоном, приходилась другая (пусть и в более мелком, более радикальном издании), называвшая войну надругательством над моральными и религиозными принципами. «Обозреватель» обвинял партию войны в жадности и гонке за наживой, «Наблюдатель» называл войну безоговорочным преступлением. «Опиумная война Джардина – это бесчестье», – заявлял заголовок статьи в «Защитнике». Другие были менее тактичны: «Наркоделец хочет запустить свои грязные лапы в Китай», – утверждал «Политический вестник».
Каждая социальная группа в Англии имела свое мнение по этому поводу. Аболиционисты выступили с заявлением в поддержку забастовщиков. Так же поступили и суфражистки, хотя и не так громко. Христианские организации печатали брошюры, возмущаясь распространением наркотиков среди невинных людей, хотя евангелисты, выступающие за войну, в ответ возражали, что на самом деле заставить китайский народ открыть страну для свободной торговли – это Божий промысел.
Тем временем в своих публикациях радикалы утверждали, что свободная торговля с Китаем противоречит интересам английских рабочих. Решительнее всех выступили в поддержку забастовщиков чартисты, движение разочарованных фабричных рабочих и ремесленников; чартистский листок «Красный республиканец» назвал переводчиков героями рабочего класса.
Это внушало Робину надежду. В конце концов, вигам следовало умиротворить партию радикалов, и, если подобные заголовки убедят последних, что война не в их долгосрочных интересах, все еще может разрешиться.
И действительно, разговор с обществом об опасности серебряных пластин оказался более убедительным, чем разговор о Китае. Эта тема была близка и затрагивала среднего британца в понятных ему формах. Серебряная промышленная революция привела в упадок как текстильную отрасль, так и сельское хозяйство. Газеты публиковали статью за статьей, разоблачающие ужасные условия труда на фабриках, использующих серебро (хотя случались и опровержения, включая опровержение Эндрю Юра, утверждавшего, что рабочие фабрик чувствовали бы себя гораздо лучше, если бы потребляли меньше джина и табака).
В 1833 году хирург Питер Гаскелл опубликовал кропотливо проведенное исследование под названием «Работники английских мануфактур», посвященное главным образом моральному, социальному и физическому воздействию оборудования с серебром на британских рабочих. В то время на эту книгу почти никто не обратил внимания, не считая радикалов, которые, как известно, всегда преувеличивали. Теперь же антивоенные газеты ежедневно печатали выдержки из нее, в ужасных подробностях рассказывая об угольной пыли, которую вдыхают дети, вынужденные пробираться в туннели, куда не могут пролезть взрослые; о пальцах, потерянных на станках, которые работают с безумной скоростью; о девочках, задушенных собственными волосами, попавшими в крутящиеся веретена и ткацкие станки.
