Дуглас Брайан - Жертвоприношения не будет
— Не нужно бояться, — сказал варвар ласково и провел ладонью по ее волосам. — Это ведь всего лишь сброшенная кожа.
— Оно придет за мной, — прошептала молодая женщина. — Я это знаю… Мне снилось нечто похожее.
— Снилось? — Конан нахмурился. Обычно он не доверял снам, но не в подобных случаях. — А что вам снилось? Расскажите! Мне вы можете рассказать.
Она слабо улыбнулась.
— Я не говорила об этом даже моему господину Грифи.
— Но я ведь не ваш господин Грифи, а всего-навсего Конан, — заявил киммериец. — Ваш друг. Можете закрыть глаза и считать меня своим родственником, если хотите.
Она с благодарностью посмотрела на него.
— Вам, наверное, уже говорили, что моя мать была из древнего народа, жившего в Вендии. Никто не знает, откуда произошел этот народ, и почему он вымирает. Но в те зимы, когда это племя еще процветало, люди поклонялись древнему божеству. В отличие от многих богов Хайбории, это божество во плоти обитало среди своих почитателей. Оно помогало женщинам рожать, а мужчинам — убивать дичь, но за это требовало жертвоприношений. Каждый год ему отдавали юную девушку, и никто не знал, что с нею потом происходило.
Я не знаю, какой облик имело божество народа моей матери, но думаю, что оно напоминало огромную саламандру. — Молодая женщина показала на трофей Копана. — Я полагаю так потому, что именно это начало являться в моих снах. И я верю, что сны эти насылает мне моя мать, которая боится за мою жизнь, а может быть, и призывает меня отринуть страх и отдаться в качестве жертвы божеству моего народа.
— Продолжайте, и прошу, избавьте меня от бредней о небожителях, — фыркнул Конан. — Я никогда в жизни не поверю, будто мать желает принести свою дочь в жертву какому-то мокрому монстру. Вздор!
Джавис вздохнула.
— Как бы то ни было, но огромная саламандра — покровитель нашего народа. Раз в году, на праздник в свою честь, она показывалась из-под земли и веселилась вместе с прочими, а затем забирала свою жертву и исчезала в подземных реках. Вот и все, что мне известно. В моем сне этой жертвой всегда бываю я. Я вижу себя с венком на волосах, украшенную, как невеста, в оранжевых шелках и с браслетами на ногах. Я танцую возле костра, а чудовище лежит рядом и смотрит на меня жадными глазами, и из его зубастой пасти вытекает слюна.
— Какой восхитительный сон, — сказал Конан. — Надеюсь, скоро вы от него избавитесь.
— Есть еще одна вещь, — добавила, помолчав, Джавис. — Несколько раз случалось так, что я едва избегала гибели.
— И Грифи об этом, разумеется, тоже не знает, — утвердительно произнес Конан.
Джавис вздохнула.
— У моего мужа достаточно забот, чтобы тревожить его еще и этим. Однажды у меня понесли кони, остановить их удалось только чудом. Другой раз я упала в бассейн. Клянусь, меня толкнули — но я так и не поняла, кто это был, потому что рядом никого не было. Были и другие случаи.
— Вы уверены, что вас хотят убить?
— Да, — сказала Джавис. — Не так, так эдак. И в довершение всего на наших землях появляется саламандра. Теперь мне точно не избежать гибели. Все прочее было лишь обычным покушением на жизнь человека, но саламандра… божество моих предков… Это — судьба. А уйти от судьбы еще никому не удавалось.
Конан взял Джавис за подбородок и обратил к себе ее серьезное маленькое личико.
— Да, — промолвил киммериец, — совершенно с вами согласен. Избегнуть судьбы невозможно. Но кто вас убедил в том, что быть съеденной чудищем, будь оно хоть трижды божеством ваших предков, — это и есть ваша судьба?
* * *Джавис ушла, успокоенная. Было в Конане нечто, внушавшее ей уверенность. В самом деле, отчего она думает, будто непременно должна погибнуть в зубах монстра? Кто внушил ей эту мысль? И кто насылает на нее эти жуткие сны?
А киммериец растянулся на коврах. Ему больше не спалось. В комнате витало благоухание, оставшееся после посещения женщины, и Конан думал о прекрасной Жасмин, о ее гибком геле, о ее тонких руках и влажных глазах. Славная девушка. Хорошо, что Грифи добр со своими слугами.
Впрочем, у Грифи издавна была собственная теория на сей счет. Он полагал, что рабы должны обожать своего господина, и приложил немало сил, чтобы сделаться именно таким обожаемым господином. «Так мне спокойнее живется», — говаривал он еще в те времена, когда слуга у него имелся всего один, глухой на левое ухо и слепой на правый глаз. Этот лукавый тип всегда оказывался обращенным к своему хозяину либо слепым глазом, либо глухим ухом. И все же Грифи ухитрялся ладить даже с ним.
Однако странно, что Жасмин так и не пришла. Конан начал ворочаться. Тревога зародилась в глубине его души и постепенно начала разрастаться. Почему девушка пренебрегла приглашением варвара? Кажется, ей понравилось то, что произошло между нею и Конаном во время купания… Неужели она притворялась, и Конан нарушил свое правило — не принуждать женщин к тому, что им не по душе?
Heт, не может быть! Киммериец не мог припомнить ни одну, которая не ушла бы от него довольной.
Но если Жасмин что-то задержало, и это «что-то» — не господин Грифи… тогда что же?
Конан вскочил. Внезапно ему показалось, что времени у него не осталось. Он выскользнул из своей комнаты и бесшумно пошел по дому.
Вот покои господина Грифи. Там все тихо. Конан осторожно заглянул в щелку между портьерами. Грифи безмятежно храпел на широченной постели, рядом с ним прикорнула маленькая Джавис. Крохотная собачка, явно купленная для того, чтобы забавлять госпожу, приподняла мордочку и внимательно уставилась на Конана, но киммериец тихо зашипел, и псина снова разлеглась на подушках.
Убедившись в том, что Жасмин не ночует в постели своего господина, Конан окончательно впал в беспокойство. Что задержало красавицу? Какое непредвиденное обстоятельство?
Киммериец прошел на заднюю половину дома, туда, где обитали слуги, и вдруг услышал приглушенный шум. Как будто кто-то боролся, стараясь не разбудить окружающих. И сквозь этот шум Конан разобрал сдавленные рыдания и знакомое шлепанье перепончатых лап.
Сомнений больше не оставалось. Чудовище проникло в дом и пытается насладиться добычей!
— Проголодалась, гадина! — заворчал, как дикий зверь, Конан. Он выхватил нож и бросился туда, откуда доносился шум.
Когда он сорвал портьеру и влетел в комнату, то увидел, что все вокруг разбросано, как будто здесь только что отчаянно дрались. Кувшины и вазы были разбиты и расшвыряны по углам, ковры скомканы, одежды разорваны и покрыты кровью и слизью. Жасмин билась в лапах чудовища. Зверь придавил ее к полу, поставив перепончатую лапу ей на спину, и наклонился над шеей девушки, намереваясь перекусить ее.
