Корона, огонь и медные крылья - Максим Андреевич Далин
Выбрались, ага.
Но, хоть я и очень торопился, всё-таки почувствовал, как камни под ногами особенно сильно дрогнули, заметно. Я чуть не упал: в полу появились трещины, я даже оступился о холмик вроде того, какие делают в огородах кроты. Изнутри просто толкнуло что-то. Я резко обернулся и поймал Яблоню в объятия раньше, чем она туда наступила, – а из растрескавшейся каменной плиты к её ножкам потянулась длинная, белёсая, костлявая рука.
Я пнул эту руку ногой изо всех сил – гнилая кость сломалась с хрустом, как сухая ветка, – и подтолкнул Яблоню к свету, а она быстро всё сообразила и побежала вперёд, прижимая младенчика к себе.
Сверху посыпались песок, труха, корешки, мелкое каменное крошево – и Пчёлка пронзительно завизжала, Сейад с рычанием кинулась назад, в темноту, а из Молнии медь потекла и из меня, кажется, тоже. Я обернулся и увидел, как мертвецы, высохшие, скрипучие, в ржавых кольчугах, какие носили, наверное, триста или тысячу лет назад, с мечами из молний, полезли из пола и из стен. Камень трескался, и обломки летели во все стороны, а твари распахивали пасти в беззвучном хохоте. Вот тут-то я и понял, что на самом деле такое – близнецы.
Они встали плечом к плечу посреди прохода, рубя своими мечами-молниями нежить направо и налево, – резко запахло старой падалью и неожиданной дождевой свежестью. Сейад прорвалась вперёд, терзала трупы зубами, и мне показалось, что от укусов они рассыпались в прах – но целая прорва мертвецов пёрла и пёрла сзади и с боков, и не было им числа.
Узкий тёмный коридор осветился ярко, как степь в грозу, когда всё время полыхает; трещало, скрипело, кости хрустели, Пчёлка вдруг села на корточки и зажала уши – и Молния схватила её за шиворот, силой подняла на ноги и врезала ей в спину, чтобы заставить бежать. Мы с Яблоней как-то незаметно для себя остановились и смотрели на весь этот кошмар издали, в совершенно неуместном оцепенении – и тут голос Хи, холодный, спокойный и громкий, разнесённый пещерным эхом, покрыл все мерзкие звуки:
– Люди и птицы, – приказал он ровно, будто в дворцовых покоях, – бегите на свет! Там – выход в Теснину Духов. Мы остановим здесь мертвецов!
– Сейад! – закричала Яблоня, но Сейад, похоже, её не услышала.
Белый свет, который наша шаманка излучала, лишал мертвецов силы – наверное, она решила остаться с близнецами и помочь им в битве со злом, как истинная Белая Собака. Она почти исчезла между грязными бездушными телами, только еле заметный отсвет, как солнечный зайчик, скакал по потолку над побоищем.
– Сейад! Нет! – снова крикнула Яблоня и дёрнулась к близнецам. Мне и Молнии пришлось тащить её силой, она упиралась, пытаясь увидеть шаманский солнечный лучик.
– Яблоня, подумай об Огоньке, – шептал я ей в ухо, стараясь только не причинить ей боли. – Мы тут ничего не сможем, беги, пожалуйста, беги!
Ни один труп не мог пробиться между мечами близнецов и пастью Сейад, но я видел за ними шуршащую тёмную толпу, которая нажимала массой, многочисленная, как муравьи или саранча. Пчёлка, очнувшись, удрала далеко вперёд, а Яблоня всё сопротивлялась, когда Ла крикнул:
– Уходите немедленно! Скажите царю нашему Тхарайя: мы сделали, что смогли!
Яблоня, глотая слёзы, выкрикнула: «Да, да, благослови вас Бог-Отец!» – и побежала к свету, обнимая расплакавшегося Огонька. Мы с Молнией сопровождали её – и уже чётко видели белое солнечное сияние из дыры, заросшей плющом, когда за нашими спинами близнецы хором выкрикнули какое-то дико звучащее слово.
Полыхнула ослепительная, ярче солнца, зарница – так, что я на миг увидел резкие тени у нас под ногами. Пещерный свод дрогнул и с грохотом рухнул прямо за нами. Воздух рванулся из подземелья, толкнув нас в спину. Молния и я выталкивали Яблоню на солнечный свет, когда проход под горами, ведущий от города теней, перестал быть.
От него осталась пещерка не глубже комнаты на женской половине обычного дома. Вся горная тяжесть придавила и мёртвых, и близнецов, и мать Сейад.
Яблоня бессильно опустилась на траву и разрыдалась. Я присел рядом и обнял её, чувствуя, как щекам горячо от слёз. Молния смотрела на нас сверху вниз, заломив брови болезненным углом и грызя кончик косы.
– Одуванчик, – выдохнула Яблоня между всхлипами, – как же мы без Сейад будем?
Я вспомнил, как Сейад выводила меня из дворца мертвецов – и старая знакомая игла тут же воткнулась мне между рёбер.
– Не знаю, – сказал я. – Надо жить как-то.
– Спасать царевича надо, – сказала Молния сверху вниз. – Что расселись? Вставайте. Солнце высоко – а нам хорошо бы успеть к Гранитному Клинку до темноты.
Всё было очень верно и очень здраво. Яблоня кормила младенца, потом мы его перепеленали, – Пчёлка сидела рядом, растирала ноющие ноги, а потом уминала лепёшку, – тоже немного поели, выпили воды из фляги и пошли по горной тропе туда, куда Молния показала.
У Яблони под глазами появились чёрные пятна, но ни словечка о своей усталости она не сказала. Я себя просто ненавидел за то, что нести её не могу – ноги бы ей целовать… но не время для нежностей, война идёт. Вокруг – горы Нежити, даже в мирное время опасное место, а со мной три женщины. Одна с младенцем. А я – бесхвостый пёс, что говорить… даже саблю держать в руках не умею. Только косы красавицам заплетать, кавойе заваривать с бадьяном, ноготки им остригать, полировать и красить…
Или – умереть за них… В смысле – за неё, за госпожу мою, лучшую из всех. Ну, умереть-то я смогу, вышел бы от этого хоть какой-то толк… Как у матери Сейад, ага.
По логике вещей наверху должен бы начинаться вечер, но начиналось самое настоящее утро. Раннее. Пахло такой послерассветной свежестью, росой, цветами… И никаких следов вчерашнего дождя вокруг не замечалось.
Я подумал, может, конечно, дождя и не было в горах. А может, мы пробыли на берегу дольше, чем казалось. Может, вообще неделю.
Серый Мир есть Серый Мир. А мы просто смертные. Игральные кости Нут, ага…
Антоний
Я обменял рыженькую.
Жалел, жалел – но надо было и её пожалеть. Ветер сказал, там, куда мы отправляемся, лошадь не пройдёт. Ты же не хочешь, сказал, чтобы такая отличная лошадь переломала ноги на камнях, принц Антоний?
– Ладно, – сказал я. – Пёхом в гору попрём?
Первый раз Ветер при мне усмехнулся.
– Ты хотел воевать на этой земле, –
