Сорванная маска - Саманта Шеннон

– В бретонской мифологии Анку – это жнец душ, – пояснил Сиротка. – Эта душа принадлежит тебе по праву, темная владычица. Позволь ему заложить краеугольный камень своей империи смерти.

Кровожадным оскалом блеснула сталь. Анку сурово кивнул, рот сжался в тонкую линию. Я медленно взяла серп.

Альфред уже не мог говорить. Между пальцев, придерживавших внутренности, сочилась кровь. Взгляд перебегал с меня на изогнутое лезвие.

Он пожинал нас для Сезона костей. Поэтому смирился с возмездием.

Будь у меня серебристая пилюля, угостила бы приговоренного не колеблясь, но тратить на него фантом – нет. Такой милости я ему не окажу. Довольно Пейдж Махоуни миловала себе в ущерб. Черная Моль другая. Она не ведает пощады и внушает страх.

Я снова надвинула маску и заунывно начала:

– Альфред Хейхерст Рэкхем, да упокоится твоя душа в эфире. Дело сделано. Все долги уплачены. – Острие серпа уперлась Альфреду в горло. – Отныне тебе не место среди живых.

В пропитанной кровью одежде я выбралась на поверхность. Когда все были в сборе, Дряхлый Сиротка закупорил люк, оставив Старьевщика гнить в своей зловонной могиле.

Лет через сто кто-нибудь наткнется на его скелет и будет гадать, кто этот безымянный труп с валяющимся подле ржавым серпом и железной маской. А до тех пор ни одна живая душа не вспомнит о нем.

Справедливость все-таки восторжествовала.

25. Крылатая победа

Я лежала на незнакомой кровати, оцепеневшая, безучастная ко всему. День уже клонился к закату. Теперь я спала до вечера, а поднималась в сумерках. Темнота притупляла боль.

Сегодня на Рю Верне было тихо. Я таращилась в стену, рука под головой онемела.

Завтра ночью мы со скитальцами отправимся на Лебединый остров – один из природных островков на Сене – ждать Латронпуша и Королеву Нищих. Леандр выманил их фальшивой депешей от Старьевщика, скрепленной восковой печатью в форме костяной руки, которую мы позаимствовали у трупа. Мелюзина уверила, что послание нашло адресата.

К удивлению великих герцогов, на острове их встретит Вье-Орфеля и в присутствии приглашенных кураторов обвинит в совершенных злодеяниях. Если доказательства сочтут убедительными и действующих герцогов свергнут, я выйду из тени и провозглашу слияние лондонского и парижского Синдикатов. Объявлю миру, что жива.

Вот только я не чувствовала себя живой. Вернее, чувствовала, но не до конца. Часть меня умерла среди витражей часовни и погребена там на веки вечные.

Та часть никогда не перерезала бы глотку даже заклятому врагу. Просто не посмела бы.

А сейчас я не чувствовала раскаяния. Не чувствовала его, когда смывала кровь с рук, лица, шеи. Да, я убила Старьевщика из сострадания, но действовала при этом без капли жалости. Весь день я провалялась бревном, изредка ворочаясь с боку на бок.

Спать получалось урывками. Стоило задремать, мне чудилась мускулистая рука на талии, тепло мужского тела рядом. Потом накатывало осознание – мучительное, душераздирающее. Сколько бы я отдала сейчас за наркотик, которым меня пичкали в архонте, – стойкий, эффективный, отсекающий всякую связь с реальностью.

В сумерках я поднялась, заковыляла по коридору на кухню. Надо включить отопление. Хоть это мне по силам. Отыскав нужный тумблер, я достала из холодильника кувшин с ячменно-лимонной настойкой и, плеснув немного в стакан, пила, пока не закашлялась.

Захлопнув дверцу, я вдруг заметила кофеварку – и мысленно перенеслась на другой берег Сены, где Арктур в янтарных лучах света протягивал мне дымящуюся кружку. Сомкнутые губы затряслись. Хотелось расколотить кофеварку. Хотелось рвать и метать. Навеянный образ – обман. Сплошное притворство.

А я все гадала, о чем мне так стремился поведать эфир, пока Лисс делала расклад. Станет ли Арктур Мезартим моим возлюбленным или погибелью? А он оказался дьяволом.

Дыхание сбилось. По щекам заструились слезы, я поспешно вытерла их рукавом. Стоило мне успокоиться, какая-нибудь мелочь непременно выбивала почву из-под ног.

С нашего «объяснения» золотая пуповина не подавала признаков жизни. Хоть какое-то утешение. Если я не ощущаю его, вероятно, он не ощущает меня – и вряд ли сумеет разыскать. Впрочем, с этой квартиры все равно скоро сниматься. Отныне мне нигде нельзя задерживаться надолго. Я обречена скитаться до конца своих дней.

Я сосредоточенно уставилась в потолок, а когда дыхание выровнялось, побрела назад в спальню. Надо выспаться, завтра ответственный день. Вытянувшись под одеялом, я вспомнила другую кровать. Обволакивающий, пронизывающий жар мужского тела.

Одно только не давало мне покоя. Зачем он пал так низко, прибегнув к плотеотступничеству? Подумал, чем шире я распахну свое сердце, тем глубже вонзится в него клинок?

Он рассчитал верно. Даже теперь, когда правда выплыла на поверхность, я до боли жаждала его прикосновений. Отныне он полтергейстом будет преследовать меня, сжимать в фантомных объятиях, терзать душу. Я задремала, уткнувшись лицом в подушку.

Прошло немало времени, прежде чем хлопнула дверь. Кто-то переступил порог спальни, зажег лампу.

– Флора.

Я разлепила веки. На кровати, вопросительно изогнув бровь, сидела Дюко.

– Надеюсь, ты не с похмелья? – Она резко хлопнула меня по щеке. – Что на сей раз?

– Ничего, – прохрипела я.

– Оно и видно. – Дюко рывком привела меня в сидячее положение. Спутанные кудряшки упали мне на лоб. – Тебе нужно в душ. И причесаться. И переодеться. Когда ты в последний раз ела?

– Не помню. – Кожа у меня под глазами опухла и покраснела. – Какой сегодня день?

– Вторник, двадцать четвертое. – Дюко пощупала мой лоб. – Ну, выкладывай.

Я не имела морального права держать ее в неведении.

– Мой подручный переметнулся на сторону Сайена. Ищите со Стефаном новых союзников.

– Получается, он тебя предал?

Слабый кивок.

– Не знаю, сколько он успел рассказать.

Дюко не утратила хладнокровия, однако я буквально слышала, как щелкают шестеренки у нее в голове.

– Сногсшибательная новость. – Она подняла что-то с пола. – Вот, нашла позади явки на Рю Жи-ле-Кёр. Полагаю, твой подручный или Кордье выбросили его из окна, чтобы уберечь от Сайена.

Мой рюкзак. Я потянулась за ним негнущимися руками и аккуратно расстегнула молнию. Внутри оказались все мои богатства, включая гроссбух.

– Подручный вряд ли, – пробормотала я себе под нос.

Дюко пересела в ближайшее кресло. Ее брюки были перехвачены на талии ремнем, укороченные штанины открывали кожаные сапоги на шпильке. На фоне элегантной Дюко я как никогда ощущала себя чучелом.

– У тебя к нему чувства, – констатировала она и, не дождавшись ответа, продолжила: – Такое случается. В нашем деле все мы ходим по лезвию бритвы. Не