Иллюзия бога - Алина Штейн
«Деметра сказала, что декан пытался как-то отсрочить разрушение кампуса. Кронос сам заварил эту кашу и сам же пожалел об этом, но возвращаться в наш мир все равно не хочет… – Что-то в этих размышлениях не давало Зевсу покоя. – Я будто упускаю что-то очень важное. Черт, как же сложно жить с человеческим мозгом, и почему я раньше этого не замечал?»
– Не хочу задерживаться здесь ни на секунду. – Арес был непреклонен. – Вы хоть понимаете, как глупо звучит желание остаться в универе? Это как найти кактус и плясать вокруг с криком: «Как же колется ебаный кактус! Но я превозмогаю!»
– А как мы вообще здесь оказались? – поинтересовалась Артемида, посильнее надвигая на лоб любимую вязаную шапочку. – У кого-то есть предположения?
Ее брат задумчиво почесал подбородок.
– Может, мы все – жертвы диссоциативной фуги[51]?
– Это слишком редкое заболевание. – Афина снисходительно улыбнулась. – Но можно просто сказать, что все мы – пациенты психбольницы, которые возомнили себя богами.
Эта фраза развеселила Зевса.
– Ах, если бы все было так просто! Через пять минут очнуться в палате с мягкими стенами, принять таблетку, любезно принесенную хорошенькой медсестрой, и забыть об этом, как о горячечном бреде… Но все никогда не бывает так просто. Судя по одному подслушанному разговору, во всем виноват Кронос.
Закат догорал, и ночь подбиралась все ближе, становилась парчовым нарядом для листьев над головой. Гестия полезла в свой голубой рюкзачок.
– Пряный глинтвейн. – Она вытащила темную бутылку. – На всех не хватит, но, пока он окончательно не остыл…
Она протянула напиток сидящей рядом Афине, та сделала глоток. Передала бутылку Артемиде, и девушки улыбнулись друг другу. Бутылка поплыла дальше по кругу. Послышался треск костра: Гефест так быстро развел огонь, словно всю жизнь только этим и занимался. Всполохи извивались тенями на стволах деревьев.
– Жаль, что для успокоения нам необходимо напиваться, – вздохнул Аполлон, попробовав глинтвейн. – Думаю, это следствие высшего образования.
Его шутка была встречена всеобщим, чуть нервным смехом. Только Аид, примостившийся поодаль от остальных, никак не отреагировал. Полы его черного пальто трепетали на ветру. На секунду Зевсу показалось, что это самая обычная вечеринка Двенадцати. Вот их обычная вечерняя ностальгия. Вот упоение собственной элитарностью. Можно обсудить парочку поэтов, перемыть косточки преподам, помечтать о застывшей красоте прошедших столетий. Не было никаких богов и никакого забытого прошлого, они просто придумали себе эту игру…
– И я тоже считаю, что мы могли бы остаться здесь, – сказала Гестия добрым и грустным голосом, и очарование момента развеялось. Они снова оказались на перепутье с двумя возможными дорогами. Одна – освобождение и неизвестность. Вторая – заключение и успокоение.
– Как можно хотеть остаться в тюрьме? – холодно поинтересовался Посейдон.
Зевс усмехнулся:
– Эта тюрьма стала нашим любимым домом. Иронично, не правда ли?
Он чувствовал, что его мнение будет решающим. Да, сегодня каждый из Двенадцати – часть какого-то сложного механизма, размер которого потрясал их. Но именно Зевс – костяшка домино, которая обрушит остальные.
И именно поэтому он предпочел молча слушать реплики друзей в надежде, что к концу этой долгой ночи он сможет сделать какие-то выводы. Часы показывали двенадцать, но время ощущалось так, как будто вот-вот должно было взойти солнце.
– Жили на земле люди, и не было у людей счастья. Их зрение застилали слезы. Их сердце сжимал ужас, – продекламировал Аполлон. – Они казались не теми, кем были на самом деле. Они жили не свою жизнь. Они притворялись, забывая, что их маска прирастает к коже, а после врастает в мясо. Исключений нет, какой бы чужеродной и временной маска ни казалась поначалу.
Арес закатил глаза:
– Кто-нибудь, перекройте этот фонтан пафосных речей, задолбал уже! Если ты сейчас опять начнешь толкать свои предсказания…
– Мы каждую минуту формируем предпосылки для будущих событий. Предсказание – это просто способ разобраться в жизни, увидеть движущие силы грядущих событий и понять их глубинные механизмы.
– Да ты даже не помнишь, что ты там напророчил! Какие механизмы? Ты о чем вообще?
– Я не могу контролировать эти видения о будущем, но кое-что могу запомнить. И лучше тогда прикинуться, что ничего не помнишь, чтобы тебя не сочли безумцем. Впрочем, кому теперь какое дело? Теперь все мы безумны. – Аполлон усмехнулся, и в его руках откуда-то материализовалась гитара.
– Нет, никаких песен, – застонал Арес. – Не то я вскрою тебе череп и съем твой мозг на завтрак! Да, это будет весьма скудное блюдо, но…
– Это история о богах, – тихо, но непреклонно сказал Аполлон. Его слова проникали в самую глубь разума. Засвечивали его, как лучи пленку.
И они начали слушать.
– Сегодня ночь истины, – прошептал Зевс. Холод забирался под его рубашку. Был бы цел дом Двенадцати, они бы сегодня собрались там, а не торчали в лесу. Впрочем, не пристало им тосковать по каким-то стенам. При желании они отстроят свой дом заново. Хоть здесь, хоть в прошлом мире. Теперь они способны на все.
Власть и предвкушение клубились в голове Зевса как дым.
– Не будем тянуть кота за хвост, – сказал он.
Все разом перестали говорить, ловя каждое его слово.
– Мы призовем Кроноса к ответу. Спросим про наше прошлое. Про то, для чего мы совершили столько ритуалов. Спросим про Сайд и про Тартар, потому что, держу пари, с этой историей тоже что-то нечисто. Если декан сможет отправить нас обратно – хорошо. Не сможет… Что ж. Ему же хуже. Нас много, и мы сильнее.
– Это ужасная идея, – мрачно заявил Аполлон, откладывая гитару.
– У меня с избытком ужасных идей. Надо же их где-то воплощать.
Двенадцать переглядывались. Казалось, внутри каждого обитал огромный двойник, надежно сдерживаемый тесными рамками благоразумия. Боги не хотели быть богами. Какая ирония!
– Приходите сегодня вечером к кабинету декана, – произнес Зевс с небрежной улыбкой. – Часам к семи. Каждый, кому моя идея не кажется безумной… Я не тороплю вас. Подумайте, хотите ли вы этого. Возможно, придется действовать наверняка. Быть беспощадными.
Был рассвет. Слабые, серо-розовые лучи весеннего солнца растворялись в густом тумане. Этот рассвет был не просто началом дня – он обличал и бросал вызов. «Больше не получится слепнуть от воспоминаний. Представлять, что ты – что-то большее, лучшее, яркое. Больше не придется скучать по дому, которого никогда не знал. По своей божественности».
Зевса бросило в жар.
Где-то на западе громыхнул гром. Ветер звучно шелестел
