Юрий Никитин - Мрак
Светлана без сил уронила руки. Волхв молчал, не двигался, стараясь был невидимым и неслышимым. За спиной Светланы прозвенел горестный вскрик Кузи. Девочка заревела, Светлана слышала как простучали ее детские башмаки, громко хлопнула дверь. Светлана поспешно набросила на зеркало покрывало.
Из коридора донесся мягкий укоряющий голос воеводы. Шаги удалились и стихли.
— Теперь он безумен? — спросила Светлана тихо.
Волхв старался не встречаться с нею взглядом:
— Царевна... Он уже был безумен. Колдуны не могли навредить больше.
— А что с ним теперь?
Волхв пожал плечами:
— Им нужны сильные работники. Поднимать мосты, защитные решетки, поворачивать тайные стены... Там будут кормить, будет в тепле, у него теперь защита от холода и снега. А к тяжелой работе привычен.
Движением руки отпустила его, а сама, оставшись в одиночестве, вытерла злые слезы, выпрямилась. В очистившемся зеркале отразилась очень красивая молодая женщина с чуть припухшими веками и распухшим покрасневшим кончиком носа. Глаза все еще блестели влажным.
Когда в ее покои пришел Иваш, она уже была строгой и чуточку надменной, глаза смотрели ясно. Бледные щеки чуть подрумянила.
— Опять за ним смотрела? — спросил он с порога.
— Он все еще страдает, — ответила она мертво.
— Лесной человек, — заметил он с сочувствием. — Они там слишком просты. Он не понимает, что ты — царская дочь. Ладно, пойдешь на встречу послов от царя Артании?
— Нет.
— Надо бы, — предостерег он. — Додон пьет, послов уже принимает Кажан, а то и вовсе Руцкарь... Опомниться не успеем, как они и царством завладеют! Додон хоть родной дядя!
Она молчала. Иваш встревожился: раньше царевна всегда пробуждалась, когда речь заходила о царстве, но жизнь во детинце научила многому — хлопнул в ладони, в двери гурьбой повалили гусляры, скоморохи, ряженые девки с бубнами. Привели даже медведя на цепи, худого, с вытертой шерстью, покорные глаза закисли и слезились.
Иваш снова хлопнул в ладоши. Девки грянули в бубны, поплыли в хороводе. Светлана тут же поморщилась от визгливых голосов, усердно громких, кивком отправила за дверь. А гусляры, уже изготовившись, разом опустили пальцы на струны. Песню завели веселую, но вскоре даже без подсказки Иваша, только посматривая на царевну, незаметно перешли на песнь походную, суровую и печальную, любимую в народе, но почти незнаемую во дворце.
Светлана слушала, и вдруг без всякой причины перед глазами встала сгорбленная фигура, бредущая по горной дороге. И злой ветер треплет черные как воронье крыло волосы, ливень хлещет, бьет градом...
Песняры по ее жесту замолкли, лишь кобзарь еще некоторое время влюбленно перебирал струны, пока не вздрогнул от внезапно наступившей тишины.
— А? Что?
— Отдыхайте, — велела Светлана сдавленным голосом. Она чувствовала на себе удивленные и непонимающие взоры, в раздражении повторила, — все свободны.
В комнате повисла напряженная тишина как перед грозой. Песняры вскочили и, спеша и толкаясь, выскочили в коридор. Светлана замедленными движениями сняла с шеи драгоценное ожерелье. Иваш едва дышал, смотрел выпученными глазами.
— Царевна... что-то случилось?
— Да.
Она бросила его на пол. Жемчужная нитка лопнула, жемчужины раскатились по полу. Она пошла следом, наступила на ближайшую каблуком. Жемчужина с хрустом лопнула, рассыпалась в пыль. Иваш ахнул. Светлана со злым наслаждением давила драгоценные камни, а когда остались только мелкие осколки, подошла к клетке с Жар-птицей.
— Царевна! — воскликнул Иваш в панике. — Вспомни, сколько радости она тебе принесла... и приносит! И как сладко поет.
— Я не хочу радости, — ответила она мертвым голосом, — когда ему... очень нерадостно.
Он поднесла клетку к распахнутому окну, открыла дверцу. Жар-птица сперва робко выглядывала, недоверчиво косилась круглым глазом на царевну. Наконец решилась, яркие перья прижались к телу. Она прыгнула вперед, растопырила крылья и вылетела в сад. Донеслась ликующая трель, мелькнула ярчайшая радуга крыльев, и чудесная птица исчезла в синеве.
Глава 40
Мрак не ощутил даже, что избили, сорвали котомку, поставили в сумрачной палате с высокими сводами посреди круга. Круг был очерчен в камне, там были выложены треугольники и хвостатые звезды.
Мрак слышал голоса, вялые и чужие, а сам продолжал нескончаемый разговор с нею, Настоящей, единственной настоящей женщиной, а все остальные — бледные тени. Как и весь мир — лишь бледная тень от ее рук, поворота головы, взмаха ресниц...
Вокруг блистали молнии, сверкали огни, гремело, земля качалась под ногами. Он слышал испуганные крики, рев зверей, на него бросались драконы, валились скалы, но он знал, что весь мир — ненастоящий, и когда все смолкло, ничуть не удивился.
А младший колдун, мокрый от усилий, с прилипшими волосами на лбу, вскричал в страхе:
— Повелитель! Ну почему?
Тонкий голос взвился и затерялся во тьме под каменными сводами. Там зашелестели крылья кажанов, усиливая магию. Эхо вспикнуло жалко и в страхе замолкло. Верховный колдун, который по мощи был равен чародеям, молчал. Его лицо было таким же темным и неподвижным, как и лики богов, выступающие из каменной стены.
Младший колдун попятился, в отчаянии взглянул на других. Те еще раньше истощили свою мощь, теперь стояли под стенами недвижимые, как статуи из камня.
— Он сильнее нас?
— Он слабее, — ответил наконец Верховный нехотя. — Нет, в нем нет магии.
— Но... почему на него не подействовала вся наша сила?
— Он сейчас вне нашего мира.
— Вне?
— Только его пустая личина здесь. А сам он отсюда далеко.
Младший ахнул:
— Но как это можно... без магии?
Верховный ответил тяжелым голосом, словно в одиночку поворачивал огромный ворот, поднимающий ворота крепости:
— Его ведет иная мощь.
Колдун отшатнулся:
— Разве есть что-то сильнее магии?
Древний чародей выглядел подавленным и раздраженным, чего с ним не случалось уже столетие:
— Есть... но той мощью овладеть не удалось. Более того, теперь даже не пытаются. Опасно.
— Разве такое возможно?
— Человек, которым овладевает эта мощь... она равна мощи богов, уже не может быть чем-то меньше... Этот несчастный... или счастливец?.. Словом, уже потерян для простой жизни, которую ведем мы.
У младшего отнялся язык. Он искал и не находил слов. Они ведут простую жизнь? Они, перед которыми даже цари и властители держав не выше простых пастухов?
Он впервые видел, чтобы у Верховного были такие печальные и мудрые глаза.
— Что делать с этим человеком? — спросил он наконец.
