Нения - Олег Кельман

Нения

Утренняя влага была везде. Она покрывала камни на земле, сухие, колючие растения и редкую траву, растущую рядом. Растворенная в воздухе, она липла к лицу и проникала под одежду, от чего все тело пробирала мелкая дрожь.

Хали лежал на земле. Маленькая ветка, которую он не заметил вчера, когда ложился спать, впилась в ногу. Теперь бедро будет болеть весь день и мешать работать, а это плохо. Очень плохо. Человек поморщился и с трудом перевернулся. Скованное усталостью и болью тело отказывалось подчиняться. Ежедневные многочасовые работы на каменоломне и отсутствие еды измалывали. За три сезона, что Хали находился здесь, он сильно похудел. Нос стал крючковатым и тонким. Щеки впали. Сильно отросшие на голове и лице волосы перепутались и превратились в мочало. На тонкой шее стали отчетливо видны жилы и бугорки позвонков. Ряса пришла в негодность. Единственная одежда давно порвалась и пропиталась потом и скрывала под собой обтянутые кожей ребра, измученные плечи и ноги.

Солнце уже показало свои первые лучи над пиками скал. День, как всегда в это время года, обещал быть жарким. Однако ночи были холодными, и Хали все еще дрожал. Несмотря на озноб и боль, сын Солнцеликого начал молиться. Конечно, он не произносил ни слова, и лишь иногда потрескавшиеся губы содрогались, беззвучно шепча молитву. Он молился за всех жителей средних земель, за воинов и просил Бога дать им силу освободить его народ. Хали молился за тех, кто был рядом с ним. За каждого раба, кто приходил. И провожал молитвой каждого, кто умирал. Хали стал служителем Солнцеликого, еще когда был юношей. В тот сезон северных ветров лихорадка забрала нескольких человек, в том числе и родителей Хали. Новый дом он обрел в храме под опекой старого монаха. Там мальчик выучился читать и писать, а позже решил посвятить свою жизнь служению великому Отцу.

Все изменилось в год, когда Хали исполнился двадцать восьмой сезон северных ветров. С востока наступало зло. Об этом в храме рассказывали паломники, шедшие к восходу и вынужденные повернуть обратно. Жители средних земель в спешке покидали свои дома и искали защиты у северных народов. Вскоре деревня Хали тоже опустела. Теперь лишь в нескольких домах по ночам мерцал свет от свечей. И единственным оплотом веры в этих краях оставалась обитель монахов, отказавшихся оставлять храм.

Эти серые демоны пришли в середине сезона и свирепым ураганом пронеслись по деревням. Феллахи, никогда не державшие в руках оружие, не могли стать преградой на пути чудовищного войска, и хорты стремительно продвигались на запад, оставляя за собой только выжженные земли и неумолимое горе войны. Большинство людей убили, и лишь немногим было суждено стать рабами. Таким, как Хали. Вскоре его и других рабов увели за десятки верст к югу в эту каменную пустыню. С тех пор он целыми днями откалывал от скал мелкие камни, которые позже собирали другие рабы. Их складывали в плетеные корзины и уносили на север, где стояли войска хортов. Рабов не жалели, заставляя работать без еды и воды по несколько дней. Лишь ближе к сезону западных ветров, когда северные земли стали приносить урожай, рабам стали давать сушеную фасоль и зерно. Дважды в день их отводили к роднику в скалах, где каждый по очереди мог напиться.

Следить за порядком на каменоломне были оставлены шестеро хортов. В течение дня они меняли друг друга. Так двое всегда находились с заключенными, а остальные прятались от полуденного зноя во мгле темно-бордового шатра.

Надзиратели пренебрегали доспехом. Днем, под палящим солнцем, в черной защите можно было свариться заживо, и хорты ходили в широких красных рубахах и штанах, опоясанных черной кожаной лентой, на которой на первый взгляд небрежно болтался ятаган. Головы они прятали в некое подобие гнезд, свитое из бордовых тряпок.

Все охранники были довольно молчаливы, лишь изредка вполголоса общались друг с другом на непонятном гортанном языке. Внешне хорты сильно отличались от узников. Серая кожа , черные волосы и широкие плечи – вот что сразу бросалось в глаза белокожим феллахам. Однако чаще всего захватчики были еще на голову выше. На шеях и запястьях всегда были повязаны разноцветные нити. Волосы хорты заплетали в толстые косы, а чуть заостренные уши украшали серебряные кольца. Феллахи же имели абсолютно белую кожу, серебристые или соломенного цвета волосы и небесно-голубые глаза. Увы, к пленникам это относилось все меньше. За два сезона кожа приобрела землистый оттенок и местами покраснела, а волосы давно смешались с грязью и пылью. Лишь по глазам в них еще можно было узнать сыновей Солнцеликого.

Солнце поднималось все выше, и Хали послышалось щебетание птички, невесть как залетевшей в это пустынное царство скал и камней. Здесь ей негде было жить и нечего есть. Лишь полусухой кустарник и несколько невысоких деревьев возле родника могли стать ей пристанищем. Монах продолжал свою молчаливую молитву, пока восходящее солнце не разбудило задремавшего хорта, который этой ночью был обязан следить за пленными. Проснувшись, он поднялся с толстого ковра, служившего ему кроватью, и потянулся. Остальные серолицые еще спали в шатре. Хали слышал, как хорт тяжелой походкой направился в сторону возвышающихся чуть в стороне скал, но уже довольно скоро вернулся и подошел к спящим рабам. Молодой монах замер, боясь показать, что уже не спит. Он просто лежал и слушал.

– Хаттап! Хаттап! – внезапный крик громом раскатился по спящим камням, напугав Хали.

– Хаттап! – истошный вопль хорта отражался от скал, усиливаясь, и казалось, что сами горы пытались разбудить спящих.

– Хаттап!

Рабы просыпались и вскакивали на ноги, но не выпрямлялись. Они сгибали грязные спины, не решаясь поднять головы. Страх перед яростью хорта сковывал еще не проснувшихся людей. Хали тоже быстро поднялся. Он, как и все, склонился, зажмурив от страха глаза и обхватив живот руками. Вопли хорта становились все яростнее, и на шум из шатра выскочил еще один. Еще никогда ни Хали, ни другие рабы не слышали крика от сероликих. Они редко повышали голос и ругани предпочитали один точный взмах клинка, который раз и навсегда решал все вопросы. Но теперь яростный хорт метался между рабов, крича что-то на своем языке. Уже через минуту возле перепуганных людей стояли все шестеро воинов. Двое о чем-то говорили, а остальные молча наблюдали за пленными, изредка бросая взгляд на, кажется, сошедшего с ума ночного надзирателя.

Наконец он замолчал, и округа вновь погрузилась в утреннюю тишину. Но теперь это была другая тишина. В ней не было того спокойствия, и она скорее напоминала затишье, какое бывает за миг до того, как палач опустит на шею осужденного