Макс Мах - Твари Господни

Если бы не это, нынешняя жизнь могла бы и вовсе обратиться в волшебную сказку про какую-нибудь Золушку или в чудный сон, приснившийся старой деве, утратившей уже последние шансы на счастье и лишившейся – в силу возраста и жизненного опыта – последних иллюзий. И дело было, разумеется, не в том, на какой машине ездила Лиса, в каких обедала ресторанах, или какие тряпки создавала сама себе, едва лишь какая-нибудь вещица, мелькнувшая в электронном или бумажном каталоге Haute couture,[64] привлекала ее капризное внимание. На нее снова смотрели мужчины. И, надо признать, это было невероятно приятно, тем более, что и мужики были отнюдь не рядовые. Во всяком случае, некоторые. Однако не получалось.

Прошлое, как ни тривиально это звучит, тянуло назад. Не отпускало, проклятое, не желало отпускать. И Лиса снова оказывалась там, откуда, собственно, и пришла в этот мир Дебора. А там – На войне, как на войне, не так ли? – голову молодой или не такой уж молодой, женщины занимает отнюдь не выбор прически или вечернего грима, а рутина жизни в подполье, где каждый прожитый день удача, и смерть всегда поджидает тебя не где-то далеко, а за первым попавшимся поворотом. И Лиса вдруг ловила себя на том, что снова и снова мусолит думанные передуманные мысли о Черте и Даме Пик, и о таинственном третьем, которому похожий на бегущий сквозь ночь факел Черт швырнул Пику, безвольную и неподвижную, как неодушевленный предмет; об Алексе, к которому на платформе цюрихского метро, Лиса даже не подошла, послав вместо себя какую-то путешествующую из ниоткуда в никуда соплюху с немытыми волосами и старой гитарой за спиной, передавшую оператору деньги и приказ двигать в Афины к Бегуну и ждать там дальнейших распоряжений; и о Бегуне, разумеется, о Твине и Злате, и о Махно с его дикими идеями, и о множестве других людей, большинство из которых она знала только по кличкам, а некоторых и живьем-то никогда не видела; и о "Тропе", на которой теперь не стало "маяка" с ником Нота, и об "Эстафете", в которой выпало одно из командных звеньев по кличке Соль; и о Наташе, ковыляющей на парализованных ногах по холодному и сырому Ленинграду; и о дочери Кайданова, как в старом советском фильме, разыскивающей отца, и о какой-то курве из московского управления КГБ, чующей магов аж за триста метров; и о тайнах архива мюнхенской безпеки, и о чертежах жуткой машины, созданной в Военно-Техническом Бюро… Того, о чем можно и, вероятно, нужно было думать и о чем, может быть, следовало беспокоиться, имелось столько, что легко было занять этим все до последней минуты нежданно случившиеся "Цюрихские каникулы". Но с этим Лиса в конце концов справилась, потому что все, что можно было сделать, уже было сделано, и все решения приняты и никаких возражений не вызывали. Но если в общем плане все так и обстояло, то к Некто это, увы, не относилось.

Некто Никто возвращался в ее мысли с упорством достойным лучшего применения. Но вот какое дело. Лиса не знала теперь, любит ли его по-прежнему, и если все-таки любит, то нужна ли ее любовь этому таинственному человеку, который всегда приходил, когда считал нужным, и уходил точно так же, никого не спросив. "По-английски". На этот раз, правда, он, судя по всему, изменил своему излюбленному модус операнди, устроив в Тель-Авиве такой "гвалт", что мама не горюй. Зачем?

"Не смог без шума? Или так и было задумано?"

Иди знай, что там случилось и почему! Иди…

6

В Берлин она все-таки приехала. Не то, чтобы окончательно решила, пойдет или не пойдет на встречу, но из надоевшего до чертиков Цюриха убралась и, если уж так, то почему бы, в самом деле, не в Берлин?

"Разлук так много на земле и разных судеб… И городов много и людей, но куда не кинь, всюду…" – Она проехала с ветерком по автобанам Западной Германии, никуда особенно не спеша и делая остановки там и тогда, когда и где "стих" находил. А находил он часто и в очень приятных местах, потому, вероятно, что не только трудные мысли "о главном", но и "муза красивой жизни" не оставляла Лису тоже. Так что до места добралась уже ближе к ночи, но это, как говорится, отнюдь не смертельно. Время ведь функция обстоятельств: когда спешишь, его никогда не хватает, а когда живешь не во времени, а в пространстве, то и того и другого полно.

Она устроилась в отеле, сходила в ресторан, поужинала там с аппетитом, насладившись между делом вежливым вниманием сразу двух патентованных красавцев – типичного арийца, одетого с артистической небрежностью, и смуглого атлета в безукоризненно консервативном костюме тройке темно-серого цвета – и одарив обоих царственной улыбкой, убыла в номер, где полчаса полоскалась в ванной, позволив себе немного коньяка – для релаксации и чуть-чуть сладких грез, проходящих в ведомости "незатейливых развлечений одинокой женщины" по статье "только для взрослых", и наконец с огромным удовольствием нашла себя в роскошной постели. Но в Город не пошла, неожиданно почувствовав избыточность этого привычного хода действий, а просто заснула, чтобы проснуться через семь часов сорок три минуты, ровно в восемь, и начать новый день.

7

Весь этот день, который вполне мог оказаться особым, но мог таковым и не стать, она гуляла по Берлину. Город Лисе решительно не понравился, но это не означало, что в нем невозможно было найти приятных мест. Она их и находила, обходясь, впрочем, без путеводителя и карты, а полагаясь на одну только интуицию, неизменно приводившую ее в этот день именно туда, куда следует, то есть туда, где Лисе было хорошо и легко и где естественным было занять голову какими-нибудь милыми пустяками, чем-нибудь необязательным, но приятным. Например, задуматься, о вечернем платье, которое Лиса надевала пока один лишь раз в жизни – во время охоты на Вальдхайма – и которое решила теперь себе сотворить.

Потом она оказалась в здании Нового Культурного Центра и довольно долго бродила по залам музея, рассматривая картины каких-то немецких авангардистов, в которых совершенно не разбиралась, но которыми сейчас неожиданно увлеклась, находя особую прелесть в этих нечетких тревожных линиях и неожиданных сочетаниях цветовых пятен. В конце концов, она даже снизошла до того, чтобы прочесть объяснения, вывешенные в каждом из залов выставки, и с огромным удивлением узнала, что уже два часа рассматривает картины отнюдь не современных художников, а произведения давно умерших – и иногда очень плохо умерших – классиков, работавших в начале двадцатого века.

"Классики и… современники", – покачала она мысленно головой, обещая себе в обязательном порядке восполнить пробелы в образовании.