Джудит Тарр - Аламут

Лицо Маймуна из багрового стало белым, как накидка Марджаны.

Она вообще не обращала на него внимания.

— Должна ли я убить его? — спросила она.

Сайида с трудом сглотнула. Ее губа была разбита, во рту чувствовался привкус крови.

— Нет, — ответила она. — Нет, он не стоит того, чтобы его убивали. — Она помедлила. — Ты ведь ничего не сделала Лейле?

Ифрита улыбнулась с ужасающим очарованием:

— Нет. Ничего. Кроме… — Голос ее утих.

— Что ты сделала?

Ее опасения заставили Марджану расхохотаться.

— Ничего преступного, поверь. Я просто наложила на нее заклятье. Своему мужу она должна будет рассказать правду, и только правду, все, что у нее в мыслях, без малейшей утайки. Это прольет свет на все, что случилось.

Сайида не могла смеяться. Она не думала, что когда-либо вообще сможет снова смеяться. Но она выдавила улыбку:

— Могу представить.

Глаза Марджаны сузились; она наклонилась к Сайиде. пальцы ее коснулись разбитой губы. Ифрита зашипела.

— Он ударил тебя.

Сайида хотела сказать, что это ничего. Не ради любви к Маймуну. Просто потому, что не хотела, чтобы любое человеческое существо умерло из-за нее.

Но он заговорил первым, разъяренный, слепой к любым доводом рассудка, понимающий только то, что он — мужчина, а она, даже она — женщина.

— Да, я ударил ее. Она моя жена. И она принадлежит мне, чтобы я делал с ней все, что захочу.

— Принадлежит? — Это было произнесено нежно. По-девичьи мягко, по-девичьи сладко. Смертельно опасно.

Он слышал только мягкость. Он выпятил грудь.

— Принадлежит. — Он протянул руки. — Отдай мне моего сына и убирайся.

Хасан уткнулся лицом в плечо Марджаны. Она переводила взгляд с него на его отца. Ноздри ее раздувались.

— А что ты сделаешь, если я откажусь? Побьешь меня?

— Хорошая трепка пошла бы тебе на пользу.

— Ты так думаешь? — Она вся была огромные глаза и девичье изумление. — Ты действительно так думаешь?

Даже он вряд ли был настолько глуп, чтобы принять это за чистую монету. Он помедлил, прищурив глаза. Марджана прижималась щекой к волосенкам Хасана. Одной рукой она держала ребенка. Другой обнимала за плечи Сайиду.

Маймун резко выбросил руки вперед. Одна, сжатая в кулак, должна была нанести удар одной из женщин. второй он пытался ухватить Хасана. Марджана отскочила. Сайида бросилась вперед. Она не знала, кого из них она пыталась защитить. Его кулак с размаху ударил ее по голове, отбросив ее на ифриту. Марджана закричала. Сайида тоже пыталась крикнуть:

— Нет! Не убивай! Не убивай…

Тишина.

Сайида с трудом села. Крестец протестовал: он помнил прикосновение камня. Голова кружилась, и не только от удара.

Комната вокруг была ей незнакома.

Она оперлась о пол руками. Да, камень. Поверх него — ковер, богатый и яркий, словно драгоценность. Лампы, собранные в гроздь; занавеси из шелка, огненно-красного, огненно-голубого, огненно-золотого.

Марджана — белое, алое и яростное кошачье-зеленое, и Хасан, глядящий на все с хмурым удивлением.

Сайида протянула руки. Марджана опустила Хасана ей на ладони, и Сайида прижала его к себе, пытаясь не дрожать. Скоро, очень скоро, она сорвется на истерический крик.

— Где… — попробовала спросить она. — Где мы?

— Далеко. — Марджана опустилась перед ней на колени. — Это мое место, моя тайна.

— Это сюда ты уходишь, когда исчезаешь?

— Иногда.

Сайида обняла Хасана и стала покачиваться. Ей было холодно; внутри нее все застыло. Сегодня ночью не выдержало и сломалось нечто большее, чем ее терпение.

— Ты ведь… ты ведь не убила его? Да?

— Ты сказала мне не делать этого. — Марджана колебалась. Она выглядела… выглядела неуверенной в правильности этого выбора. — Я оставила его таращить глаза и кричать, чтобы ты вернулась.

Сердце Сайиды сжалось.

— Я могу вернуть тебя, — предложила Марджана. — Если ты хочешь этого.

— Нет. — Сайида не предполагала сказать это. Но ее язык двигался по собственной воле. — Нет. Он назвал меня лгуньей. Он отказал мне в доверии и в чести. Он хотел посадить меня в клетку. Я не хочу возвращаться туда.

— Я не собираюсь тебя заставлять.

Сайида выталкивала сквозь застрявший в горле комок:

— Ты позволишь мне остаться здесь?

— Так долго, как тебе нужно.

Навсегда! — едва не закричала Сайида. Но она еще не зашла так далеко.

— На… на некоторое время, — произнесла она. — Пока я не буду знать, чего хочу. Если ты не…

— Как я могу даже подумать об этом? Я принесла тебя сюда.

Сайида засмеялась, потому что если бы она этого не сделала, то заплакала бы.

— Это словно в сказке. Принцесса в беде, и вот является волшебник и уносит ее в свой замок. Неужели все сказки сводятся к такой малости, как это?

Марджана коснулась отметины от кулака Маймуна.

— Не такая уж это малость, — возразила она.

Несмотря на все усилия Сайиды, слезы вырвались наружу. Марджана освободила хнычущего Хасана из ее объятий. Сайида легла ничком, чтобы выплакаться вволю.

Когда Сайида смогла обратить свое сознание на что-то, кроме жала, засевшего в сердце, она сделала это. Она не будет слушать о своей семье; она не будет говорить о том, что случилось. Она находится в логове Марджаны, у нее есть ребенок, чтобы не сидеть без дела, и тысячи мелких забот, о которых Марджана никогда не думала, считая их недостойными внимания. Марджана признала, что все эти тысячи мелочей создавали в жилье некоторое отличие, хотя и очень тонкое. Сайида отгородила угол зала для себя и Хасана, натащив туда ковриков и подушек и пытаясь хранить там игрушки и побрякушки, которые Марджана приносила для ребенка. В меньшей пещере, посреди которой стоял древний почерневший камень, и где кровля открывалась, словно дымоход, в далекое небо, она устроила кухню. Все остальное сохранялось в чистоте и порядке; Сайида изгнала ящериц и пауков к самому устью пещеры, и мышей вместе с ними, раз уж Марджана не хотела и слышать об их окончательном изгнании.

Марджана не питала никаких иллюзий относительно своего умения домохозяйки, но перед лицом мастера искусства даже она остро почувствовала, чего была лишена. Это слегка смущало ее. Это весьма развлекало ее. Она была… да, прежде всего, она была рада тому, что они вторглись сюда, жили в ее тайном убежище, изменяли его, чтобы доставить ей удовольствие.

Она осознала, насколько раньше была одинока. Она лежала на груде подушек, снаружи свистел холодный ветер, внутри уютно мерцали лампы, а она смотрела, как Хасан играет на полу. Его мать сидела возле него, ее гладкая темноволосая голова склонилась над халатиком, который она шила для него. Теперь в ней всегда была тьма, тяжелый холодный комок упрямства, но на поверхности была безмятежность, даже умиротворение.