Елена Бычкова - Рубин Карашэхра

— Я сейчас, — пробормотала она, вывернулась из рук мужчины и убежала в соседнюю комнату. Переодеваться.

Из-за неплотно закрытой двери ей слышалось постукивание кувшина о край кружки, тихое почмокивание Мёдвика и шаги Эмила. Кажется, он рассматривал ее вышивку и плетеные коврики, висящие на стенах.

Нельга одернула платье, поправила тяжелое ожерелье, вышла из комнаты. Колдун повернулся ей навстречу:

— Да, так лучше.

Медвик улыбнулся довольной, сытой улыбкой и снова уткнулся носом в кружку.

Эмил подал девушке руку и подвел к столу, как настоящую знатную даму. Нельга опустилась на табурет, расправила складки шелкового платья (единственного шелкового платья, еще бабушкиного) и тут же вспомнила:

— Эмил, может быть, ты… хочешь поужинать?

Колдун посмотрел на сытого разрумянившегося Мёдвика, держащего в каждой руке по пирогу, и на лице его появилось странное выражение.

— Спасибо.

— Тогда выпей молока, — Нельга поставила перед ним вторую кружку и села напротив. Колдун открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и рассмеялся:

— Ладно. Молока выпью.

Девушка облегченно вздохнула. Наверное, это было всего лишь глупое суеверие, но бабушка говорила — если человек, пришедший в гости, отказывается от угощения, значит, он замыслил недоброе. А уж если этот человек колдун…

Эмил залпом выпил молоко и поставил на стол пустую кружку.

— Нельга, — сказал он, не глядя на девушку, — я давно хотел спросить. Ты говоришь очень правильно, не как простая деревенская девушка, и двигаешься грациозно. Почему?

Она покраснела от удовольствия, польщенная, что он заметил это.

— Моя бабушка, когда была молодой, служила горничной у одной богатой дамы. Та научила ее красиво и грамотно говорить, читать и писать, а бабушка учила нас с сестрой. — (При упоминании о сестре губы Эмила выразительно дрогнули, но Нельга постаралась этого не заметить.) — Я умею читать и писать, немного танцевать и правильно делать реверанс.

— Потрясающе, — сказал Эмил. — Чрезвычайно полезные знания для жизни в деревне. А кто твои родители?

— Не знаю. Бабушка никогда не говорила о них. Колдун кивнул, словно ее слова подтвердили какие-то его собственные предположения, снова посмотрел на Мёдвика. Мальчишка привалился к его боку и сонно сопел, на блюде перед ним лежал один-единственный сиротливый пирожок.

— Может быть, его уложить спать? — тихо предложила Нельга. — Я бы постелила ему.

Эмил взял на руки ребенка, который пробормотал что-то сквозь сон, и также шепотом спросил:

— Печка теплая?

— Да.

— Хорошо.

Колдун осторожно положил его на лежанку, укрыл бараньей шубой, и мальчишка тут же свернулся под ней клубком.

— Забавный, — улыбнулась Нельга, — Где ты его взял?

— С печки и взял, — усмехнулся колдун, погладив мальчика по каштановым кудрям.

— Ты забрал его у родителей?! — ахнула Нельга, почти с ужасом глядя на Эмила.

— Да. И правильно сделал. Что бы с ним было, если бы он остался с ними? Ходил бы в дерюге, пас гусей и считался дурачком, блаженным! Это уникальный мальчик. Он слышит растения, говорит с ними, чувствует их. Может приготовить любую настойку — яд, лекарство или дурманящее зелье. Может вылечить любую болезнь. Сам, ни у кого не учась, только поговорив с травами.

— Но… его родители… Он, наверное…

— Он не помнит их. И ему хорошо со мной. Он счастлив. Эмил снова вернулся за стол, взял свою пустую кружку.

Нельга присела рядом, рассматривая его нервные руки, рассеянно крутящие чашку. На среднем пальце сверкал массивный перстень с огромным изумрудом.

— Эмил, сколько тебе лет? — спросила она неожиданно для себя.

Он искоса взглянул на девушку, и на лице его снова появилась недобрая саркастическая усмешка.

— Пятьдесят шесть.

— Сколько?!

— Хорошо выгляжу, правда?

— Но… почему?

— Демоническая кровь. Я буду жить очень долго и выглядеть очень молодо.

Она не придумала, что сказать в ответ, продолжая смотреть на изумруд, и чем дольше смотрела, тем ярче, казалось, камень начинал сиять. Эмил заметил ее напряженный взгляд и убрал руку.

— Пойдем погуляем.

Он взял со скамейки свой плащ, набросил ей на плечи и под руку вывел из дома.

Они шли рядом по узкой тропинке, в сторону леса. Нельга опиралась о горячую руку Эмила, и ей было хорошо, спокойно. Колдун молчал, не делал попыток обнять ее, привлечь к себе, и она не знала, хорошо это или все-таки унизительно, что он не воспринимает ее как женщину.

— Ты считаешь меня очень глупой? — спросила она, глядя на его темный профиль.

— Все особы женского пола, с которыми я знаком, задают мне этот вопрос, — задумчиво сказал он. — Нет, ты не глупа.

— Почему же ты так смотришь на меня?

— Потому что такую прическу не делают к платью с открытыми плечами, эти оборки и рукава с отворотами вышли из моды лет тридцать назад. И все же в этом наряде ты умудряешься выглядеть королевой.

Нельга улыбнулась, оценив этот своеобразный комплимент.

— Расскажи о себе, — попросил он вдруг. — О себе, о своем детстве.

И она стала рассказывать о бабушке, о долгих вечерах у печки, о том, как ей было жаль одинокого колдуна, бродящего по холодному, пустому замку.

Эмил слушал, не перебивая, улыбался, она видела в темноте его улыбку.

— Ты добрая, — сказал он после того, как Нельга замолчала. — Не притворяешься, по-настоящему добрая. Как моя мать. Она любила меня, хотела, чтобы я был человеком, а я стал демоном. Демоническая кровь оказалась сильнее ее любви… Мать умерла из-за меня. Я привез ее в этот замок, заставил жить в нем, а ей было плохо. Тяжело, душно в замке. И она боялась меня. Стала бояться, после того как я… ну, не важно.

— Эмил. что ты говоришь?!

— Да, это правда, — он крепче сжал руку девушки, — Я убил собственную мать и… да, считай, что убил.

Он снова стиснул ее ладонь, и ободок его перстня больно врезался Нельге в пальцы.

— Она умирала тихо, молча, никогда не жаловалась, ни о чем не просила. А я не понимал, как ей плохо, видел, что она страдает, но не верил. Мне-то было хорошо. Я упивался новой силой, новыми возможностями, а она сидела в комнате, которую я украсил, обставил специально для нее, и смотрела в окно. И думала о чем-то…

— Эмил, не надо, — тихо попросила Нельга.

— Тебе больно слышать об этом?

— Нет, тебе больно говорить.

Он вздохнул тяжело, шумно, выпустил наконец ее руку.

— Ладно, все это бесполезно. Ты все равно не поймешь. Пожалеешь меня, но не поймешь.

Потом они замолчали надолго.