Красная Шкапочка - Жнецы Страданий

Выученица виновато кивала, соглашаясь, но все равно никак не получалось у нее в опасности будить Силу. Душа уходила в пятки, а Дар закрывался, отказывался подчиняться. Поэтому Лесана трусливо старалась держаться ближе к наставнику, животным чутьем понимая, что он не пропадет, а значит и она с ним вместе.

Но в одну из ночей ратоборец девку проучил. Да так, что небо с овчинку показалось.

Лесана и посейчас помнила, как рвались волколаки на обоз. С влажных клыков летели хлопья пены, челюсти клацали. Оборотни наскакивали на обережников, силились прорваться к людям. Стояла зима с суровыми морозами. Твари оголодали и утратили страх. Да еще один из обозников — недоносок безмозглый — порезал руку на привале да никому не сказал — обмотал тряпицей, вроде как рана-то пустячная, уже и не сочилась.

Да только кровь приманила тех, кто ее любит.

С заходом солнца оглянуться не успели, как по санному следу побежала Стая. Быстрые тени скользили за деревьями, высверкивались зеленью глаза, холодный ветер студенника доносил утробное рычание.

Много их было. Большая Стая. Лесана сунулась к тулу со стрелами, успела Дар с пальцев стряхнуть, на том и иссякла. Едва волколаки стали кидаться на обережный круг, рычать и хрипеть, как сердце в пятки ушло — такими здоровыми они были, такими страшными. Да еще увидела краем глаза впотьмах, как оборотившийся человеком, скатал в ладонях пригоршню снега, а между пальцами вспыхивала болотная зелень, словно огоньки трясинные…

Лесана вскинула лук, звякнула тетива, свистнула стрела, Ходящий упал, захрипев, но дело было сделано. Снежок, брошенный уже мертвой рукой, прокатился, разбрасывая бледные искры, по обережной черте, снимая защиту. Серые тени рванулись.

Девушка прыгнула на розвальни, закричав, чтобы люди взбирались на сани, а руки жили своей жизнью, знай бросали стрелы к тетиве. Волколаки взвизгивали, хрипели от боли. Но было их много, да и не каждого удавалось пронять до смерти.

Ужас поднялся в груди холодной кипящей волной, по всему телу высыпала испарина. Серые тени неслись над белыми сугробами. Выученица вскинула меч и в этот миг увидела, как в нескольких шагах от нее упал наставник, снесенный мощной тушей. Вот только стоял и уже дикая тварь рвет его, захлебываясь от ярости.

У послушницы перехватило дух. Она не смогла даже закричать — сердце подкатило к самому горлу, и вместо крика изо рта вырвался лишь вздох ужаса. А потом на смену страху пришел гнев. Отродясь не было у Лесаны в душе столько ярости. От мысли одной, что из-за какого-то поранившегося дурака погибнет столько людей — Клесх погибнет! — в груди закипело. Дар хлынул от нее волнами — голубое пламя летело над сугробами, вспыхивало на жесткой шерсти корчащихся оборотней, пробегало искрами, заставляло свирепых хищников скулить и корчиться, отшвыривало их от саней и кричащих в ужасе людей, принуждало кататься по земле, хрипеть…

Лишь после этого Клесх сбросил с себя тушу издохшего волка и поднялся на ноги. Плечо, рука и весь правый бок у него были разодраны, от ран валил пар, и кровь черными ручьями сыпалась в утоптанный сугроб.

— Чтобы ты делом занялась, мне надо было дать себя жрать? — спросил он, шатаясь.

Лесана подбежала к нему и подхватила, а сама задыхалась от стыда и никчемности. Нехорошо то было, но выместилась девка на том самом дурне, который приманил на торговый поезд беду. Едва пристроили Клесха на толстой медвежьей шкуре в розвальнях, как выученица его, словно сама в Ходящую обратилась.

Обвела обозников — серых от пережитого ужаса — тяжелым взглядом и спросила:

— Кто, Встрешник его раздери, поранился?

Мужики растерянно смотрели друг на друга, когда шальная девка рявкнула так, что с деревьев снег посыпался:

— КТО, сучьи выродки?! Волколаки на обережный круг без страха лезут, только если из него кровью пахнет. КТО?

— Я… — выступил вперед один из сыновей купца. — Дак ведь…

Договорить ему она не дала. Ударила так, что парень, который был на голову выше, опрокинулся, а свирепая ратница повернулась к хозяину обоза и, выплевывая слова, сказала:

— За учиненные вою раны виру на вас налагаю. А ежели платить нечем, так мы ныне ж уедем, дальше добирайтесь, как хотите.

Купец сомлел. А ведь он, откровенно говоря, поначалу хотел осадить нахальную девку, забывшую вежество. Облачения Осененного на ней еще не было, да и не опоясана, а хорохорится, как правдошная, однако… однако мужик вовремя вспомнил, как эта самая девка четверть оборота назад билась против Ходящих, и смолчал…

С тех пор Лесана легко будила Дар. А воспитанную родителями почтительность и вовсе порастеряла, поняв, что иные люди ничего кроме силы от нее — девки стриженной — не примут. Дурости людской пределов не было. В том она не раз убеждалась.

Девушка снова усмехнулась, вспоминая давно минувшие дни, и помешала похлебку. За спиной раздались шаги.

— Слизни?! — Клесх застонал. — Неужто не доели до сих пор?..

Выученица пожала плечами:

— У меня осталась горсточка. Последние…

Мужчина зло выдохнул и бросил к ногам стряпухи двоих чирков.

— Если у тебя там только крупа с грибами, ешь сама, — сказал он.

— Я мяса вяленого бросила, — попыталась умаслить его Лесана.

Наставник подобрел, улегся на войлок и закрыл глаза, подставляя лицо ласковому солнцу.

Послушница смотрела на него — безмятежно развалившегося и блаженствующего и захотела так же беззаботно вытянуться рядом, наслаждаясь запахами весны, теплым ветром, шумом деревьев над головой, ласковыми солнечными лучами… Но сердце точила кручина.

— Клесх…

Мужчина, не открывая глаз, сказал:

— Опояшут и сразу уедешь.

— Что? — удивилась девушка.

— Тебе не придется там жить. Получишь пояс, съездишь домой, повидаешься с родней. Ты же хотела.

Она вздохнула. За годы их странствий уже привыкла, что крефф угадывает ее намерения раньше, чем она сама.

— А потом? Я уеду, а ты останешься…

В ее голосе была слышна тоска, которую так и не получилось скрыть.

— Лесана, — он открыл глаза и посмотрел на нее внимательно и строго, — мы будем видеться. Изредка. Этого хватит.

Она отвернулась к весело бурлящему над огнем котелку и горько кивнула.

Наставник поднялся на ноги. Подошел, развернул девушку к себе:

— Помнится, ты как-то говорила, что однажды станешь сильнее и засадишь мне под ребра нож?

Выученица отвела глаза.

Помнила. Еще бы.

Это было в первое лето их отъезда из Цитадели. Как же она тогда ненавидела Клесха! Они почти не разговаривали, а от его редких, но таких жалящих замечаний хотелось выть и кидаться. Бывало, за день слова не скажет, и вдруг ожжет, как хлыстом. И жизнь немила.