Александр Зорич - Люби и властвуй

Хвост и жало. Последняя «находка» Эгина была возвращена телу Скорпиона последней. Что ж, теперь тварь была… тварь была жива.

Эгин не успел насладиться плодом своих, в общем-то, нечаянных злоключений последнего месяца. Не успел подивиться тому, сколь ярко горят глаза на зловещей скорпионьей голове и как поблескивают синие камни на его клешнях. Ибо Скорпион, свернув хвост дугой, метнулся в неосвещенный угол комнаты, куда-то в сторону двери, уводящей в коридор. Метнулся и исчез.

«Ну что же, по крайней мере, я ― не отраженный», ― с облегчением вздохнул Эгин и, не потрудившись раздеться, упал в объятия подушек.

Глава восемнадцатая

НОРО ОКС ШИН

Бодрость во всем теле. Страх. Плотское желание. Вот три чувства, которые безраздельно владели Эгином, когда он шел Красным Кольцом к выходу на набережную, где стоял Дом Скорняков.

Где сейчас Убийца отраженных? Где сейчас Овель? Где сейчас Лагха Коалара? Вот три вопроса, которые стучались в сердце и разум Эгина.

Ага, вот она, набережная Трех Горящих Беседок. Почему «трех» и почему «горящих»? Эгин смутно помнил какую-то историческую байку о наемниках (не то грютских, не то харренских), которые, нефигурально пьяные одержанной накануне победой над смегами, шествовали из порта по направлению к центру города, горланя песни. Увидев беседку, они решили восславить неких родных богов огнепоклонством и подожгли ее. Но этого было мало, и они подожгли вторую. Наверное, потому, что богов в Харрене тоже было порядком. А затем, кажется, и третью. Что это была за война и были ли в Пиннарине беседки в те далекие времена, Эгин, разумеется, не знал, да и байку почти не помнил.

Дом Скорняков помнился Эгину куда как лучше. Когда идешь в порт, всегда проходишь мимо него. Хмурый, серый и трехэтажный, Дом Скорняков казался нежилым и угрюмым. Эгин нащупал во внутреннем кармане куртки сложенное вчетверо письмо, составленное тайнописью Пелнов.

«Что ж, самое что ни на есть утро четвертого дня!» ― заметил Эгин, в то время как его кулаки колотили в парадные двери, а уста орали что-то наподобие: "Привратник! Привратник ! ". Двое приземистых торговцев какой-то дрянью вразнос переглянулись в двадцати шагах от голосистого чиновника. Но Эгину не было до них дела. Ибо по его собственному внутреннему ощущению он был уже в самом конце пути.

«Теперь осталось увидеть Овель и умереть», ― подумал Эгин, когда в крохотном смотровом окошке показался белок чьего-то глаза с красными кроличьими прожилками.

– Чего тебе?

– Мне нужен привратник.

– Зачем?

– У меня к нему письмо, ― сказал Эгин почти шепотом.

В ту же минуту дверь резко распахнулась, а собеседник Эгина отступил в темноту. Сочтя это за приглашение, Эгин вошел внутрь.

– Привратник ― это я. Давай письмо… Эгин.

Было темно, но голос привратника больше не казался Эгину незнакомым. Теперь Эгин был совершенно уверен, что говорит с Онни. Когда тот зажег светильник, окрасивший стены замогильным светом, Эгин удостоверился в этом.

Онни. Осунувшийся, постаревший на добрых десять лет. Сломленный, но живой. Хуммер раздери этого Иланафа с его историями. Может, и Канн жив, если так?

– Знаешь, Иланаф говорил мне, что ты погиб.

– А я и в самом деле погиб, ― нахмурив чело, бросил Онни, не отрываясь от тайнописи Пелнов.

– Значит, я говорю с призраком? ― спросил Эгин, который хотя и был уверен в обратном, но после Хоц-Дзанга не мог исключать и такой возможности.

– Не с призраком, но с человеком, рожденным дважды, ― без тени улыбки отвечал Онни.

– И кто же твоя вторая мама, Онни? ― оживился Эгин, которому скучно было стоять вот так и наблюдать за тем, как его друг, которого он полагал мертвым и с которым вместе выпил не одну бочку гортело за годы службы в Своде, игнорирует его, уткнувшись в письмо. Ну, в важное письмо. Ну, в письмо от гнорра. Но всего лишь в письмо. В задрипанный клочок бумаги, место которому в гальюне «Венца Небес».

Однако Онни, похоже, полагал иначе. Он окончил чтение, сложил письмо вчетверо и поднял на Эгина усталый печальный взгляд.

– Моя вторая мама ― опальный гнорр Лагха Коа-лара. И он считает, что я должен зарубить подателя сего письма на месте, не вдаваясь в рассуждения о вторых рождениях и первых смертях.

Недоумевающий Эгин пожал плечами. Это у дважды рожденного Онни теперь в ходу такие угрюмые шуточки? Но ничто на мрачном лице Онни не свидетельствовало о том, что он решил разыграть приятеля. Но если Онни не шутит… Эгин как офицер Свода понимал, что должен уже быть мертв. Дружба ― дружбой, а приказы гнорра ― это приказы гнорра.

– …поэтому для тебя самое лучшее будет покинуть этот дом, столицу и Варан немедленно. Тогда у тебя будут шансы выжить, да и у меня тоже. Потому что я не зарублю тебя на месте, Эгин.

Все это было сказано с такой леденящей душу правдивостью, так убедительно и так пронзительно честно, что Эгин отступил к двери. Покинуть Варан… вторая мама… Лагха, Шилол его пожри… хороша благодарность за труды…

– Скажи мне, Онни, а почему ты, собственно… ― спросил Эгин, стоя на крыльце.

И тут лицо Онни впервые исказилось неким подобием улыбки. Улыбки висельника, под тяжестью тела которого вовремя лопнула гнилая веревка. Улыбка, похожая на бледный лунный луч, пробившийся сквозь грозовые облака.

– Вспомни последнюю пирушку у Иланафа. Когда мы шли пьяные домой, когда я пророчил дурное всем нам заплетающимся языком, а ты вел меня под руку. Помнишь?

– Помню, Онни, ― сказал Эгин прочувствованным и крайне неестественным тоном человека, якобы погруженного в приятные воспоминания.

– Мы расстались у перекрестка. Я пошел домой на подкашивающихся ногах. А ты ― ты, Эгин, ― подумал, что хорошо бы проводить меня, а то не ровен час упаду в лужу и просплю там в собственной блевотине до рассвета. Ведь так?

– Так… ― смутился Эгин, не понимая, куда клонит Онни.

– Так вот, Эгин. Всем, с кем сводила меня судьба с самого детства, всем без исключения было совершенно плевать, захлебнусь я в собственной блевотине одной душной пиннаринской ночью или нет. Кроме тебя. А теперь вали отсюда!

Один, два, три, четыре. Ступени крыльца сосчитаны, дверь за привратником Дома Скорняков захлопнулась. Осталось увидеть Овель и умереть.

Онни с остановившимся мутным взглядом постоял по ту сторону закрытой двери еще несколько минут, пока Эгин не исчез из поля видимости смотрового окошка. Одна фраза гнорра, составленная все той же тайнописью, не давала ему покоя.

«Незамедлительно умертвить подателя сего письма в присутствии Овель исс Тамай», ― именно так гнорр советовал своему верному псу Онни. «Он бы еще пожелал умертвить его в присутствии Совета Шестидесяти и Сиятельного князя. А почему бы и нет?» ― Онни закусил губу и отправился наверх. Потому что других, более понятных и выполнимых указаний, в письме гнорра было очень и очень много.