Марина Дяченко - Преемник

— Возьмите меня с собой, — я ухватила лейтенанта за рукав. — Сейчас же. Я всем докажу… Пусть меня пытают. Я покажу под пытками. Ну?

Он стряхнул мои руки:

— Не моё дело. Если даже полковник Солль считает, что он виновен…

По неслышной команде стражники вскочили в сёдла. Я чувствовала взгляд Тории; он походил на зависшую в воздухе мёртвую птицу.

— Он невиновен!

— Должен предупредить вас, госпожа, — лейтенант обращался к Тории, — что в случае, если господин Луар появится здесь, следует немедленно дать знать… в город. Властям. Я рассчитываю на… ваше благоразумие.

Тория медленно кивнула — так, будто слуга просил её о двухдневном отпуске.

— Он невиновен!!

Всадники вихрем вылетели за ворота — а я бежала за лошадью лейтенанта и даже запустила вслед ссохшимся комком земли, но, конечно, промахнулась…

Я ещё долго выкрикивала посреди дороги грязные ругательства — когда поняла вдруг, что за спиной у меня кто-то стоит. Подавилась очередным проклятием; не оборачиваясь, поняла, кто это.

— Это неправда. Не верьте. Это ложь…

За моей спиной молчали. Я всхлипнула:

— Всё… Его… я не верю, что господин Эгерт… Он не мог. Признать Луара… Нет. Или он совсем рехнулся, — внезапно озлившись, я забыла, о ком говорю. — Своего собственного сына…

Я осеклась. Вот это оговорка, Светлое Небо… За такие оговорки сразу язык долой. Калёными щипцами.

— Да, — медленно сказал Тория. — Конечно, ты права.

Рука её скользнула по моему плечу; обернувшись, я увидела, как она уходит в дом — сгорбленная, будто старуха.

На другой день я, отягощённая думами, шлёпала посреди двора мыльным бельём; Алана, молчаливая и сосредоточенная, пускала здесь же, в корыте, деревянную лодочку. Под моими руками рождался пенистый шторм — лодочка прыгала на волнах, и Алана деловито подправляла её хворостинкой.

Нянька возилась на кухне — одно время я слышала её вздохи да грохот посуды. Потом в доме сделалось тихо; ещё спустя минуту старуха появилась в дверях чёрного хода, и выражение её лица заставило меня прекратить работу.

— Деточка, — нянька неуверенно улыбнулась Алане, — поди-ка… Тебя мама зовёт.

Алана оставила свою лодку; перевела взгляд с няньки на меня. Некоторое время мы неотрывно глядели друг другу в глаза.

— Я боюсь, — сказала она наконец. Нянька в дверях громко всхлипнула.

— Ерунда, — отозвалась я спокойно. — Ничего с твоей лодкой не случится. Я посторожу.

На лице её проступило недоумение; пытаясь разгадать мои слова, она сама на минуту поверила, что её страхи относятся именно к лодке.

— Беги, — не давая ей времени опомниться, я легонько подтолкнула её в спину. На платьице осталось мокрое пятно; машинально вытирая руки о передник, я смотрела, как Алана идёт к дому. Не раз и не два мне показалось, что она готова развернуться и задать стрекача.

Губы няньки шевелились; дверь за обеими тихонько затворилась, а я присела на трухлявую плашку, как-то сразу ощутив немыслимую, многодневную усталость.

Лодочка покачивалась на спокойной мыльной глади. Тугие бока пузырей переливались радужными пятнами и беззвучно лопались; пена в корыте таяла, как весенний снег.

— Ты доволен, Луар? — спросила я шёпотом.

Ответом был далёкий стук копыт.

По моей спине пробежал мороз. Не двигаясь с места, я комкала в пальцах мокрый передник: опять? Может быть, за мной? Как я сказала вчера — пусть пытают… Я покажу под пытками…

Впору было бежать в дом — но я сидела, вцепившись в передник, не пытаясь справиться с оцепенением. Тория… Они сейчас… Они вдвоём, нельзя мешать… Этот новый визит, как некстати…

Стиснув зубы, я заставила себя подняться. Не следует мешать тем двоим, что наконец-то соединились; встретить же пришельцев некому, кроме меня.

Топот копыт приближался. Ковыляя к воротам, я поняла, что на этот раз всадник один — а больше и не надо, одного конвоира вполне достаточно…

Я уже огибала угол дома, когда в щель между створками неплотно закрытых ворот просунулась рука. Ловко, привычным жестом отворила засов — я и рта не успела раскрыть, а половинка ворот уже качнулась, распахиваясь, и в растущем проёме показалась сперва лошадиная голова с пеной на губах, потом широкая вороная грудь и уже потом — всадник, на этот раз без красно-белого мундира.

Человек резким движением откинул со лба слипшиеся волосы; глаза его стремительно обежали двор и задержались на запертой парадной двери, на крыльце, с которого моими стараниями стёрты были следы запустения…

Меня он не заметил. Я стояла за углом, привалившись к стене, потому что ноги мои враз ослабели.

Он соскочил с коня и бросил уздечку. Два шага, и вот он уже на ступеньках крыльца…

— Эгерт!!

Он обернулся; я споткнулась на бегу и растянулась во весь рост, снеся головы с десятка белых одуванчиков.

В доме звонко хлопнула дверь и заскрипела лестница под торопливыми шагами.

Собственная рука, выводящая меловые узоры на полу деканова кабинета, казалась Луару скрюченной птичьей лапой.

Он спешил. Там, за дверью, стоял Эгерт Солль; его шёпот обволакивал Луара, хотя слов было не понять. Луаров слух сделался странно избирательным — он слышал возню стражников на лестнице, сопение старичка-служителя, крик воробьёв под окнами, даже, кажется, робкие усилия гнездящейся между стенами мыши — а вот слова Эгерта Солля, сказанные именно для Луара, теряли смысл, просто лились, как вода.

Но Луар слушал. Ему доставляло удовольствие ловить в голосе Солля знакомые интонации; он был в безопасности, он знал, что встречи не случится. Приятно смотреть на огонь — но залезть в него решится не каждый; Луар слишком хорошо помнил последнюю встречу с бывшим отцом… Хотя нет, последняя была в лесу, в стане Совы… Скрестить оружие не страшно. А вот тот ковёр на полу каварренского дома, распрямляющиеся ворсинки… Он не хотел бы проходить через это снова. Избавьте.

Сейчас он уйдёт. Эти люди думают, что затравили его, как волка, загнали в тупик. Эти люди привыкли всё решать с помощью своего железа — и Эгерт такой же… Почти такой. Он говорит что-то важное — жаль, что Луару не понять. Но говори, Эгерт. Говори, твой голос будит воспоминания…

Чёрный головастик — скользкий шарик с хвостом. Тычется в стенку корыта, щекочет ладонь. Дохлый малёк на отмели, тусклая серебряная полоска… Вдавленный в снег отпечаток мощной лапы… Полозья, горящие на солнце…

Снова эти ворсинки, будь они неладны. А Солль говорит сейчас особенно страстно, особенно сильно…

Журчание водопада. Говори, Солль…