Марина Дяченко - Авантюрист

Он стар – куда ему было лезть в эту реку?!

Я хочу, чтобы мои ноги были как у мухи. Чтобы подошвы сапог присасывались к бревнам…

Течение отрывало его руки от спасительного края плота. Пальцы Солля соскальзывали, один за другим. Одной рукой я ухватил его за запястье, другой… другая не могла найти за что зацепиться…

Пока на пути ей не встретились скрюченные пальцы Аланы.

Тишина. И грохота не слышно; по-прежнему сливаются в диком беге берега, будто кто-то крутит справа и слева два больших барабана… Я видел подобное в каком-то театре…

Театр. Смешная старуха, которая…

Солль подтянулся. Сперва на плоту оказались его локти, потом плечи, потом…

Я не слышал, что кричала Танталь. Зато я понял, что значит «перекосилось лицо», лицо было нарисовано на белом полотне, и вот эту ткань натянули по диагонали – ПЕРЕКОСИЛИ…

Нас несло на отмель. Туда, где застыла в ожидании огромная колода; река намеревалась сделать из Эгерта Солля кровавую отбивную, а из нас – мясную похлебку…

Я знал, что он не успеет выбраться до столкновения. А потому что есть силы толкнул его в сторону, отбросил на угол плота; возможно, Солль решил в эту минуту, что я хочу избавить наш утопающий плот от его немалого веса…

Река явно уступала мне в реакции. Колода врезалась в плот – казалось, что затрещали кости, но на самом деле так проламывалось дерево. Нашей скорости и веса хватило, чтобы столкнуть колоду с отмели, она грузно плюхнулась в воду, проворачиваясь, поблескивая глянцевым боком, будто водяное чудовище; плот едва не собрался в гармошку, бревна перекосило, предательская суша царапнула нас по дну, но не удержала, пустила в новое плавание…

Я очнулся в ледяной воде. Ударом меня швырнуло вперед; я не думал, что вода такая холодная, такая, что перехватывает дыхание, густая, мутная, ледяная…

На мгновение мне показалось, что река хочет растворить меня. Что она просто переварит меня, будто огромный, разлитый по руслу желудок. Все, что случилось потом, произошло в долю секунды, но для меня время тянулось невообразимо медленно, я успел запомнить детали…

Несущийся плот втянул меня под свое деревянное брюхо. Переехал, как огромный утюг. Сквозь непрозрачную воду я все же видел, как плывут над головой бревна и сквозь расползающиеся щели проглядывает небо…

Потом я понял, что будет дальше. Плот понесется по течению, и хорошо бы Соллю удалось удержаться, прийти в себя и довести его до берега. До совсем уже недалекого желанного берега, я доплыл бы до него – в стоячей воде – за пару минут…

Из-за туч вышло солнце. Прямые лучи, прорвавшись сквозь щели над моей головой, лезвиями воткнулись в мутную воду, я увидел, как несется, приближается, уходит край плота, открывая над моей головой солнце – и обещая скорую гибель…

И мысль о том, что я все-таки посрамил старикашку Судью, оказалась неожиданно приятной.

Кажется, я все-таки на время потерял сознание. Кажется, меня подцепили веслом, будто тряпку, и я увидел, а не услышал, что Эгерт Солль, вцепившийся в мою куртку, страшно орет на меня – я не мешок, он не вытащит меня, если я не выберусь сам…

Из двух весел осталось одно, Эгерт рулил, а мы втроем удерживали бревна, расходящиеся все сильнее и сильнее.

Потом мимо промелькнул, несомый течением, чей-то маленький дом; река похитила его, но не успела разбить, и сквозь продавленное окно я на мгновение увидел обрывок занавески на стене, огрызок чужой разоренной жизни…

Мы должны были добраться до берега сейчас – или нас выбросит на камни.

Мы были щенки перед лицом превосходящей силы. Нам хватило самоуверенности, чтобы шагнуть в водоворот. Теперь мы дрожали, вцепившись друг в друга, выворачиваясь наизнанку в своем стремлении выжить.

…Я удивленно уставился на железный крюк, с третьей попытки вцепившийся в край плота. Сумасшедшая гонка вертящихся берегов замедлилась, а потом и прекратилась вовсе; теперь неслась река, а наш расползающийся плот прыгал, удерживаемый канатом, и первый из схвативших нас крючьев сорвался только тогда, когда в плот вцепились четыре его клыкастых собрата.

Берег, к которому мы так стремились, теперь нависал над нами шляпкой гриба. Вода подмывала глиняную стену, сверху срывались мелкие камни и комья земли вместе с травой. Черная воронка, вертящаяся под самым берегом, завораживала, как глаз.

Четыре веревки насилу вытянули нас из-под опасного, грозящего обвалом козырька. Горожане изрядно поработали, воздвигнув здесь насыпь из камней; теперь отовсюду бежали люди, и на многих были когда-то красно-белые, а теперь грязно-бурые мундиры.

В моем сознании случился короткий провал. Очнулся я, когда глиняный подмытый козырек оторвался-таки от тверди и грянулся в воду, и нас, уже выползавших к тому времени на берег, накрыло грязной волной. Алана не устояла на ногах – я поддержал ее; вода бессильно соскользнула, уже не в состоянии завладеть нами, и я на мгновение опьянел от осознания собственной живучести.

Жив. Вырвался, прорвал серую пленку неотвратимой смерти и вот стою на насыпи, мокрый и окровавленный из-за многочисленных ссадин, бессовестно живой, холодный, грязный…

Окружившие нас люди о чем-то возбужденно говорили, но я перестал слышать их голоса. Новое осознание подобно было падению дубины.

Горка песка на дне песочных часов. Круглый деревянный календарик, и бегущие по кругу дни вычеркнуты один за другим. Еще три долгих дня, три с половиной ночи…

Я почти мертв. Алана овдовеет раньше, чем мои ссадины заживут.

К нам подвели лошадей. Я видел, как Танталь поспешно вытирает волосы невесть откуда взявшимся полотенцем. Как Алана со страдальческим выражением лица отжимает подол платья. Река за нашими спинами все еще ревет – кажется мне или нет, но прежней ярости в желтом потоке уже не наблюдается, как будто после нашей переправы жизнь для реки потеряла смысл…

Мне заглядывали в лицо. Их было полным-полно – горожан с натруженными руками, стражников с кирками и лопатами, а этот, в пышном парике, не иначе как бургомистр…

Все они будут жить и завтра, и послезавтра, и через неделю.

Я опустил голову. Нехорошо, если кто-то прочтет на моем лице малодушную, бессильную ненависть.

ГЛАВА 17

Я не узнавал города. Я не мог вспомнить улочек, по которым вел нашу кавалькаду полковник Солль; прохожие шарахались из-под копыт, я старался держаться рядом с Аланой, всем известно, какая она наездница… Через три дня все это перестанет меня волновать, но, пока я жив, с Аланиной головы не упадет ни волоса.

Все живое есть вызов смерти. Мы строим дома и рождаем младенцев – зная, что всему придет конец; я ничем не отличаюсь от прочих. Не через три дня, так через тридцать лет, но результат один и тот же, а мне хотелось бы, чтобы мой собственный вызов смерти прозвучал как можно более дерзко…