Ирина Молчанова - Вампиры — дети падших ангелов. Музыка тысячи Антарктид

…Освободи души всех верных усопших

От мук ада и бездонного озера.

Освободи их от пасти льва,

Дабы не поглотил их тартар,

И не пропали они во мгле…[15]

Девушку угнетал тихий холодный голос ее переводчика на фоне мужского и женского хора, однако говорить об этом она не собиралась. Ей бы следовало лучше подумать, что скажет родителям, только в голову, как назло, ничего не приходило.

«Мама, папа, гуд-бай, я решила умереть»? Не очень-то душевно.

Машина затормозила возле подъезда. Катя думала — Лайонел сразу уедет, но он поднялся с ней на этаж и предупредил:

— Я пришлю в восемь за твоими вещами машину.

Девушка нажала на кнопку звонка, и Лайонел отступил.

— Кто там? — послышался мамин голос.

— Я, — отозвалась Катя.

— Ну наконец-то, — заворчала Валентина Васильевна из-за двери, гремя связкой ключей. — Шатаешься где-то, а мне за майонезом нужно тебя послать! Совсем совести нет!

Катя посмотрела через плечо и с удивлением заметила, что Лайонел все еще не ушел.

— Вот как, — негромко произнес он, — родители, значит, не аргумент…

Дверь распахнулась со словами:

— Оливковый, две банки. — Валентина Васильевна протянула через порог пакет и деньги, но, увидев за спиной дочери молодого человека, испуганно вздрогнула. — Ты не одна…

Катя ощутила толчок в спину и, повинуясь, вошла в прихожую. Лайонел проследовал за ней и, обаятельно улыбнувшись, представился.

Мать неловко спрятала за спину пакет с деньгами, пробормотав:

— Катя нам не рассказывала…

— Наверно, не хотела волновать заранее, — предположил Лайонел и пояснил: — У меня дом в Англии, сегодня мы уезжаем.

Валентина Васильевна только открыла рот, но молодой человек не дал ей ничего сказать:

— Мой отец ректор университета, обучение Катя закончит в Англии. Ваша дочь будет вам писать письма и звонить.

— Катя, как же так?.. — только и смогла выдавить мама.

— Я уже забрала документы из колледжа, — призналась девушка. Вряд ли она смогла бы придумать более удачное объяснение своего исчезновения, чем отъезд в другую страну.

— Катя?.. — снова вопросительно повторила мама.

Девушка вздохнула, а Лайонел тоном, не терпящим возражений, заявил:

— Годом раньше, годом позже — дети уходят.

Валентина Васильевна растерянно переводила

взгляд с дочери на молодого человека. Потом нерешительно произнесла:

— У Кати есть своя квартира, в соседнем доме.

Лайонел не шелохнулся, но его ресницы пренебрежительно дрогнули.

— Ваша дочь ни в чем не будет нуждаться. — Он наклонился, чмокнул девушку в висок, затем протянул ее матери руку и, легко сжав кисть, промурлыкал: — Был счастлив с вами познакомиться. — И прежде чем выйти за порог, напомнил: — Машина прибудет в восемь.

Катя едва сдержала нервный смех, вспомнив, как сама себя впервые чувствовала под взглядом ледяных глаз. Спорить, возражать — это было последним, чего хотелось. Как видно, на мать холодный душ из слов и взглядов подействовал не иначе.

Девушка закрыла дверь, сняла верхнюю одежду, а когда уже пошла в свою комнату, Валентина Васильевна обрела наконец дар речи. И первое, что она сказала, следуя за дочерью:

— Он такой строгий!

— Вовсе нет, — улыбнулась Катя, задумчиво оглядывая свою комнату на предмет вещей, которые собиралась взять с собой.

Мама привалилась к стене и долго молчала, а потом сказала:

— Кать, Англия ведь очень далеко.

В ее голосе не слышалось привычных сердито-возмущенных ноток — лишь смирение и горечь.

— Не очень, мам, — ответила девушка. Она испытывала облегчение, что Лайонел вместо нее расставил все точки над i. Ведь шанс быть услышанной родителями, в очередной раз мямля невразумительные оправдания, равнялся нулю. Никто бы даже слушать не стал. А теперь — главное уже сказано, услышано и принято, осталось лишь дернуть за веревку, чтобы опустить тяжелый занавес.

С работы пришел отец, мать долго разговаривала с ним на кухне, потом они вместе пришли в комнату. Катя врала, придумывая на ходу, родители изумлялись, задавали вопросы, за ними еще и еще… Ложь давалась легко, потому что кошмарную правду родители необычных детей принимали как должное только в американских комедиях. В жизни для нее места не существовало.

Необходимых и любимых вещей собралось не так уж много. Машина прибыла к подъезду ровно в восемь.

Уже сидя на заднем сиденье «Хаммера», Катя вспоминала неловкость отца, на прощание поцеловавшего ее в щеку. Мать плакала, просила писать и звонить чаще.

Расставание с прошлым далось труднее, чем девушке представлялось. Выбирая особенное будущее, в которое можно пронести лишь любимые вещи, но не позвать с собой дорогих людей, она не переворачивала страницу в своей книги жизни, а закрывала саму книгу. И несмотря на неприятное чувство утраты, осадком цинка осевшего в сердце, делала это с радостью.

У метро девушка попросила водителя остановиться. Лайонелу она скинула эсэмэску и предупредила, что приедет немного позже. Сперва ей хотелось сделать одну вещь.

Невский проспект походил на муравейник, люди стройной колонной шли в одну и в другую сторону по заснеженному тротуару. Катя дошла до «Пассажа»[16], проникла за стеклянные двери, уточнила у охранника, где ей найти нужную секцию, и подошла к молодому мужчине, сидящему в углублении стены, напоминающим тесную кладовку. На откидном столике, которое служило и дверью и загородкой, белел лист с расценками и примеры удачных работ.

Катя вынула из кармана открытый блестящий замок в виде сердца и положила перед мужчиной. Много лет назад, когда играла на квартире бабы Вали, она нашла его среди инструментов ее покойного мужа, долгое время проработавшего на заводе резчиком по металлу. Бабушка, когда заметила ее находку, сказала: «От него нет ключа, ничего на него не запирай, а то потом никогда не откроешь». Замок пришелся девочке по душе, но просить его у бабы Вали она стеснялась. А однажды та сама предложила его забрать.

Гравер скучающе взглянул на девушку:

— Что будем писать?

Йоро носился по коридору с мячом, дубася им в двери, стены, подкидывая до потолка и сшибая свечи в канделябрах. Грохот стоял на весь второй этаж.

Лайонел в черном халате вышел из спальни и едва успел поймать летящую в него резиновую слюнявую тарелку — то, во что оборотень своей пастью превратил мячик.

Волк высоко подпрыгнул, прямо в полете принял человеческое обличье, а приземлившись на корточки, радостно сообщил:

— Вильям повезет меня домой!