Тамара Воронина - Надежда мира

Хайлан зашел, разумеется, без стука – к себе-то в спальню. Риэль повернул голову и печально на него посмотрел. Женя, снова превращаясь в благонравную и в меру застенчивую девушку, села на краю кровати, сложив руки на коленях. Хайлан многозначительно хмыкнул и сел с другой стороны.

– Почему ты не сказал мне?

– Разве ты меня слушаешь?

Ну и чем Хайлан отличается от «тройки»? Женя тихонько вышла. Пусть разбираются. В гостиной был только довольный Тарвик.

– Собирайся. Мы, кажется, нашли добровольного помощника. Как он будет пакостить Гильдии, его проблема, но вот нам он готов помочь. То есть, само собой, не нам, а Риэлю. Влюблен он, что ли?

– Ага, – кивнула Женя, – как ты в меня.

Тарвик слегка смешался – или изящно это сыграл, покачал головой и серьезно проговорил:

– Женя, я любил тебя. Не так, как ты того заслуживаешь, не так, наверное, как положено, но я иначе не умею.

– Пятьдесят тысяч золотых, конечно, существенно привлекательнее.

– Символ это, – криво усмехнулся Тарвик. – Символ независимости и отсутствия необходимости прогибаться под каждого, кто сильнее и богаче. У Риэля своя свобода, у меня своя.

Женя очень серьезно покивала и пошла собираться. Собственно, они и не распаковывались, так что она просто вытащила в гостиную все три рюкзака и все три футляра с инструментами. Сможет ли Риэль петь? Сможет. Рано или поздно все стирается, самые сильные ощущения остаются всего лишь горькой памятью. Он смог петь после смерти Камита и ухода Матиса – ох, твое счастье, Матис, что ты уже умер, попался бы ты мне под руку, не отделался бы так легко, как вырубленный охранник.

– Тэквондо или у-шу?

Ответить Тарвику Женя не успела. Появились Риэль, бледный и подавленный, и Хайлан, сосредоточенный и гневный.

– Как только Арисса принесет еду, можно отправляться, – сухо бросил он. – Ты все запомнил. Тарвик? Денег не жалей, меняй лошадей – и дальше до самого Уэлита, а там…

– Я помню, – оборвал его Тарвик. – Не волнуйся. Я и сам очень заинтересован в том, чтобы добраться до места целеньким. Риэль, ты так?

Женя ущипнула его за ляжку так, как может ущипнуть только злая женщина. Или очень злой гусь-вожак. Тарвик послушно заткнулся. Арисса принесла полную корзину еды, и они, провожаемые лично таном Хайланом, погрузились в его карету, а на козлах разместился тот самый непрощенный. Не чревато ли?

– Нет, – объяснил Тарвик, когда они уже разместились внутри: Женя и Риэль на раскладных диванах, а Тарвик разлегся на скамье напротив. – Он крепко повязан и, хоть ты тресни, предан Хайлану больше, чем тому самому бы хотелось. Ри, подбодрись. Все не так плохо.

– Не называй меня Ри, пожалуйста, – тихо попросил Риэль. Тарвик приподнял бровь, но не возразил и скоро, как показалось Жене, задремал. Ведь он просто бодрится, а на самом деле ему очень плохо, подумала Женя. Сколько раз замечала, как его смуглую физиономию заливает синеватая бледность, но едва она собиралась поинтересоваться его самочувствием, он начинал что-то говорить, шутить, в общем, всячески отвлекать от себя внимание. Он ел вдвое меньше, чем раньше, и ел далеко не все, он перестал пить вино, у него изменилась походка, и, черт возьми, ему трудно было подниматься по лестнице. И что делать, если он даже говорить об этом не позволяет? Супермен чертов…

Риэль смотрел прямо перед собой, как всегда, когда заглядывал в прошлое. О чем он думает: Камит, Матис, Хайлан, «тройка»? Самый безобидный человек из всех, кого она здесь встретила. Тогда за что ему эти испытания? Плата за данный Создателем талант? Жизнь поэта не только в России страшна? Тьфу, на патетику потянуло…

Бесконечное покачивание кареты утомило Женю, но мужчины, похоже, почти наслаждались отсутствием необходимости двигаться, потому она делала вид, что безумно рада возможности расслабиться и ничегошеньки не делать. Тарвик умудрялся большую часть времени дремать, а вот Риэль – нет, то в окно смотрел равнодушно, слегка отодвинув шторку, то перед собой, то на Женю – с нежностью и умиротворением. Разговаривали они немного. Риэль немного отходил, даже рассказывал кое о чем из тюремной жизни. В отличие от Тарвика, он чувствовал себя неуютно без одежды, хотя наготы вроде бы и не стеснялся, но одно дело, когда ты сам раздеваешься, и неважно по какой причине, и совсем другое, когда тебе велят раздеться и ты торчишь пнем без ничего в присутствии троих более чем одетых мужчин. Это даже не унижает – это убивает. Понимаешь, что ты для них просто не человек, пыль под ногами, пройдут – и не заметят. А пыли зачем прикрывать наготу? «Ты радуйся, что сложен хорошо, – подал голос вроде бы дремавший Тарвик, – было б у тебя пузо и кривые ноги, ты в себя еще хреновей чувствовал. Хоть тело красивое…» – «Ты оценил?» – ехидно спросил Риэль, и Тарвик поперхнулся, немножко чересчур демонстративно.

Унижала не причиняемая боль, но беспомощность, еще большая, чем с Хайланом. Ты никто и ничего поделать не можешь, ты даже не принимаешь правила игры, ты им подчиняешься, и это все равно не помогает. Если не возражать Хайлану, следовать его требованиям, то даже возникает некоторая иллюзия обоюдности. Здесь же даже намека нет на то, что ты – человек. Ты отвечаешь, и тебе изначально не верят. Впрочем, не то что не верят, но считают своим долгом непременно спросить еще, и еще, и еще – а вдруг ты запутаешься в своей лжи или в своей правде, и тогда можно будет уцепиться за эту путаницу и начать все сначала…

Сыскарь ничего против Риэля лично не имел. Допрашивал, морду бил – и правда, жутко больно, когда кончиками пальцем наотмашь, переспрашивал, и Риэль как личность его вовсе не интересовал. Не было такой личности. Был говорящий предмет, и надо было добиться, чтобы предмет говорил только правду. Как Риэль настраивал виолу, подтягивая или ослабляя струны, так и сыскарь настраивал его на истину. А вот второй, который с жезлом, Риэля ненавидел и презирал одновременно, хотя это, казалось бы, и невозможно. И настолько сильно, что его удерживал маг, да и в невыразительных глазах сыскаря Риэль порой ловил то ли осуждение коллеги, то ли сочувствие к себе. Понятно, что он презирал мужеложца, не редкость, мягко говоря. Но почему он ненавидел менестреля? Почему он был так зол, когда ему не позволили лишить Риэля голоса или пальцев? Риэлю хватило испытанного ужаса перед такой перспективой. Дело даже не в том, что он не смог бы заработать – он не рассчитывал выйти оттуда живым, ведь и Тарвика выпустили не просто так, на него, как на живца, ловили… Заработать можно и как-то иначе, можно, наконец, вернуться в Сайтану, он неприхотлив, а братья и сестры добры, прокормят. Но как можно не петь?