Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – рауграф

На этот раз я ударил первым, Сулливан маневрирует легко, предугадывает, гад, слишком уж я предсказуем, как все новички, надо что-то нестандартное…

Глава 10

Я нанес уже три удара, но Сулливан красиво уклонялся, на стенах крепости орут, я чувствовал, что моим движениям недостает грациозности, изящества, рыцари ценят эстетику поединка едва ли не больше, чем победу…

Стальные шипы устремились мне в лицо, я отпрыгнул, присел и ударил в корпус. Сулливан не успел опустить щит, лицо перекосилось от боли раньше, чем он рухнул на землю.

Ликующий вопль сэра Растера достиг, наверное, Геннегау:

– Два удара за сэром Ричардом!

Сулливан медленно поднялся, он опирался о щит, я слышал его хриплое и затрудненное дыхание, а моргенштерн бессильно лежал у его ног.

Мои рыцари замолчали из сочувствия, на стенах крепости тоже умолкли. Сулливан с трудом нагнулся, его пальцы только с третьей попытки зацепили рукоять.

Сэр Растер спросил с беспокойством:

– Барон, вы в состоянии продолжать поединок?

Сулливан ответил глухим сломленным голосом:

– Да…

Растер поерзал в седле, вскинул руку:

– Всем тихо!.. Два удара за сэром Сулливаном, два – за сэром Ричардом. Эта схватка решающая. Да благословит вас Господь, но вы оба прекрасные поединщики!.. Начали!

Сулливан сделал шаг с трудом, я же быстро пересек разделяющее нас пространство, шипастый шар моего моргенштерна начал описывать круги над моей головой, как пчела над пахучим цветком, в прорезь шлема я впервые увидел испуг в глазах противника, он начал поднимать щит, закрывая голову от смертельного удара, но это он зря, я не собираюсь его убивать, достаточно снова сбить с ног, и пусть не останется калекой…

Я ударил в корпус, Сулливан каким-то чудом успел опустить щит, но страшный удар выбил его из рук. Я видел, как сузились в прорези шлема глаза от боли, ага, получи, у меня тоже рука еле отошла, а у тебя и отойти не успеет…

Второй удар я нанес в плечо, но опыт спас Сулливана, чуть сдвинулся в последний момент, и шип только чиркнул по наплечнику, оставив глубокую царапину, и вызвал сноп искр.

Третий удар я торопливо нанес в грудь, но не рассчитал дистанцию, Сулливан отшатнулся и едва-едва не упал, но снова шипы со скрипом прочертили две полосы на металле, а Сулливан все пытался поднять моргенштерн дрожащими руками.

Рыцари орали и подбадривали меня, я заставил себя двигаться быстрее, теперь опережая Сулливана во всем, наконец-то вошел в прекрасную позицию и ударил быстро и сильно…

Жестокий удар потряс меня с головы до ног. Сознание на миг померкло, я ощутил, что колени подломились, тело опускается на землю, но я ничего не могу сделать, как парализованный, а когда все чувства вернулись, я понял, что лежу на земле, а Сулливан поднял забрало, на меня взглянули веселые смеющиеся глаза.

– Поздравляю, сэр Ричард, – сказал он бодрым и ничуть не усталым голосом. – Давно я не встречал достойного противника!

Он подал мне руку, как старший собрат младшему, я ухватился и воздел себя на ноги. В голове все еще звон, а в теле слабость.

– Вы сжульничали, – сказал я обвиняюще. – Прикинулись, что совсем ослабели!

– Это просто опыт, – ответил он, ухмыляясь. – Вы с каждой минутой становились сильнее, сэр Ричард! Я понял, что если не закончу схватку побыстрее, ее закончите вы.

Мои рыцари угрюмо сопели, я заставил себя улыбнуться и сказал громко:

– Поединок выиграл сэр Сулливан! А вместе с ним и независимость своих поместий. Мы снимаем осаду и возвращаемся в Геннегау. Счастливо хозяйствовать, сэр Сулливан!

Он учтиво поклонился:

– И вам счастливой дороги, сэр Ричард! Еще раз благодарю за прекраснейший поединок в моей жизни!

Еще бы, мелькнула у меня злая мысль, не прекраснейший. За одну схватку выиграть столько…

Но я держал на лице улыбку, мне помогли взобраться на Зайчика, я повернул его, и все мы поехали вниз в долину к основному войску. Сэр Альвар подъехал сбоку и проговорил озадаченно:

– Не понимаю, зачем вы ему проиграли…

Сэр Растер уже едет с другой стороны, на меня посматривает с сочувствием, но на Альвара сразу зарычал:

– Его светлость знает, что делает!..

Я пробормотал ошалело:

– Что у него за удар? Как молотом… До сих пор вся голова гудит.

Сэр Альвар спросил озабоченно:

– Может быть, не стоило подставлять ее так опрометчиво под удар? Хотя я не знаю, что вы задумали такое сложное и далекоидущее, для чего нужно было проиграть вот так явно и позорно…

– Узнаете, – пообещал я хриплым голосом. – Пока рано… Господи, на что приходится идти политику!

Они переглянулись, в честных глазах моих рыцарей я прочел, что их в политику не затащить никакими веревками или цепями.

Все-таки мои рыцари довольно изобретательные в рассуждениях. После долгих споров пришли к мнению, что я нашел единственно возможное решение в данной ситуации. Замок нельзя было взять ни штурмом, ни осадой, оставалось только хитростью или вот так, в честном поединке.

Я смог бы, конечно, победить, кто же не знает их лорда, однако в интересах дела их сюзерен решил поддаться противнику, чтобы…

Тут, правда, варианты сильно расходились, но все-таки я не верил своим ушам: настолько верят в меня, что я просто чувствую себя подлой свиньей, обманывая их на каждом шагу и прикидываясь не тем, кем являюсь на самом деле.

По приезде в Геннегау я сразу направился во дворец, где отдал Зайчика в руки конюхов. Барон Альбрехт вышел навстречу, но не спросил, как дела, уверен, что у нас все должно быть лучше некуда, все поют, сказал мрачным голосом:

– С Теодорихом неважно…

Я переспросил:

– Это как?

Он кивнул на часовню шагах в десяти:

– Хотите взглянуть?

– Ну, если недолго…

Дверь часовни открылась без скрипа, я сделал шаг и застыл. На каменной плите гроб, что в нем – не видно, но Теодорих на коленях возле, голова опустилась на грудь, мы оба услышали сдержанные рыдания. Я видел, как трясутся его плечи, мучительно кривится лицо, мужчинам плакать трудно, как вздрагивают губы.

Я сделал шаг обратно, но успел услышать, как он проговорил сквозь слезы:

– Клянусь, пройдет совсем немного времени, и я буду лежать с тобой рядом. И уже ничто не разлучит нас. Мы отправимся в вечность вместе…

Дверь закрыла от меня внутренность часовни, но у меня перед глазами осталась его коленопреклоненная фигура, как живой памятник мужского горя.

– Переживает, – проговорил барон хмуро. – Сильно. Слишком. Слуги поговаривают, что боятся за него. Как бы руки на себя не наложил.