Ольга Романовская - Песочные часы

И эти ощущения… Мне не хотелось его оттолкнуть. Не хотелось принадлежать, но никакой брезгливости, мыслей о грязи. Мне понравились чьи-то руки, прикосновения не норна. Более того, от них тоже шло тепло, такое ровное, приятное… Наверное, всё дело в том средстве, которое подсыпал мне Тьёрн. Когда только успел?

Как порядочной девушке, стоило сердиться на него, заречься у него бывать, но, несмотря на смешанные чувства, делать этого я не собиралась.

Разумеется, моё длительное отсутствие вызвало ряд вопросов.

С хозяином я, запыхавшаяся, в заново намокшем платье (уже от бега по лужам), с влажными волосами столкнулась на пороге детской. Если бы не выражение лица норна, умилилась бы: он держал на руках Рагнара, теребившего какой-то шнурок на шее отца — интересно же, особенно, когда там что-то блестящее. Ангелина, уже большая, научившаяся ходить, в очаровательном горчичного цвета платьице, не сводя с отца маминых голубых глаз, настойчиво пыталась привлечь его внимание, чтобы что-то рассказать. Кормилица, теперь выполнявшая роль няни для старшего ребёнка (скоро у девочки должна была появиться нормальная няня), безуспешно пыталась увести её, убедить, что отец занят.

— Уложи её, ей давно пора спать.

Кормилица кивнула и, подхватив упирающуюся и заливающуюся плачем норину Ангелину, скрылась с ней в недрах детской, предупредительно притворив за собой дверь.

Хозяин окинул меня пристальным взглядом и протянул мне Рагнара:

— Ты мать, может, хоть раз уложишь сына? Помнится, ты так переживала, что его забрали из твоей комнаты, отдали кормилице, а теперь, как посмотрю, не стремишься быть с ним рядом. Где была?

— Ходила по магазинам и гуляла, хозяин, — я бережно прижала к себе ребёнка, поцеловала его в лобик и начала укачивать, в полголоса напевая одну из кеварийских народных песен.

— Одна? Лей, я тебе что говорил?

— Брать с собой хыра. Но я ведь ненадолго, хозяина, я честно не думала, что задержусь. Да и кто посмел бы причинить мне вред, видя браслет с вашим именем?

— Не оправдывайся. Тебя не было два часа, даже чуть больше. И где ты, никто не знал. Так что?

— Я пережидала дождь. Вы же видели, какой был ливень.

— Ну да, поэтому в таком виде. Дождь действительно шёл, закончился с полчаса назад. Значит, далеко ходила. Куда? Где пережидала дождь? Что купила? Я не вижу ни одного свёртка.

— Да, хозяин, я гуляла, забрела за три квартала отсюда. Пережидала дождь под навесом табачной лавки на улице Цветочников. Я ничего не купила, я просто выбирала подарок для норины Ангелины. У детей ведь до трёх лет принято праздновать дни рождения каждый месяц, и я хотела купить ей какую-то игрушку. К сожалению, из-за этого проклятого дождя не успела… Вы сердитесь на меня?

Норн промолчал, задумчиво глядя куда-то поверх моей головы, потом сухо велел отнести сына и идти в столовую. Я по-прежнему ела с господами, только прикасалась к пище позже них, предварительно убедившись, что они ни в чём не нуждаются. Тихо сидела за краешком стола, довольствуясь более скромными яствами, чем супруги Тиадей.

Подарок Ангелине, выбором которого я оправдала своё отсутствие, пришлось найти и купить — мягкого, набитого войлоком, дракона. Девочке он понравился, и она тут же, смешно спотыкаясь, побежала хвастаться им перед родителями. Хотя, чем тут хвастаться: мой дракон блек перед куклой, подаренной отцом на двухлетие дочурки. Ангелина закатывала жуткую истерику, когда кто-то без её разрешения прикасался к игрушке, клала её в кроватку и даже спала с ней в обнимку. За исключением тех дней, когда норина Мирабель брала дочурку к себе в спальню. Она так трепетно и нежно обнимала мамину шею! Я это видела, потому что первой приходила пожелать госпоже доброго утра и одеть её. Пробовала пытаться одевать и маленькую норину, но куда там! Либо мама, либо кормилица.

Норина Мирабель любила Ангелину, потакала всем её капризам, одевала, как принцессу, каждый месяц заказывая ворох платьев, из которых девочка так быстро вырастала.

Отношение отца к дочери тоже потеплело, но разительно отличалось от обожания супруги. Он иногда брал её на руки, выслушивал детский лепет, гулял по саду Трёх стихий, устраивал пышное празднование дня рождения, но ни разу на моей памяти никак ласково её не назвал, только по имени (Ангелина или Лина), ни разу не принял участие в её играх, не позволял заходить к себе в спальню и кабинет и беспокоить, когда он работает, или не один. И практически не целовал, хотя по голове гладил. Правда, видела, как однажды успокаивал, когда Ангелина упала и в кровь расшибла коленку.

Его раздражали истерики дочери, но на слёзы вызванные болью, он живо реагировал, хоть и сдержанно, без буйной испуганной активности госпожи.

А Рагнара хозяин любил. Улыбался, позволял дёргать за волосы, нередко что-то делал, держа сына на коленях. Даже мог на руках покачать, когда тот плакал, правда, недолго, долго норн ни один детский плач не выносил.

Рагнар подрастал, и я начала возвращаться к прежним обязанностям. Их, правда, стало меньше — в этом та женщина с торгов не обманула, материнство даёт торхе больше свободы. Пыль я больше не вытирала, окна не мыла, разве что в своей комнате. 'Своей комнатой' я называла угловую комнату для гостей, из которой, вопреки логике, меня не выселили. Зато я так же ходила на рынок, прислуживала господам и, разумеется, заботилась о сыне. Рагнар был моей первой и самой важной обязанностью, которую я выполняла с удовольствием. Но, будучи честной сама с собой, бывали дни, а особенно ночи, когда я мечтала, чтобы он куда-то делся. Особенно по ночам, когда сын изводил меня беспричинным плачем. Ему ничего не было нужно, ничего не болело (по словам врача, малыш был совершенно здоров, крепкий, хорошо развитый для своего возраста), ничего не могло испугать — а он кричал. Даже грудь не помогала. Стыдно, но мучаясь бессонницей, безуспешно в который раз укачивая надрывающегося от плача, красного Рагнара, я мечтала уйти и оставить его одного. Вернуться в свою холодную клетушку, заткнуть уши и выспаться.

Оказалось, что у него режутся зубки. И спасения от этой напасти нет. Более того к моим бессонным ночам, она принесла с собой новые неприятности: Рагнара начало лихорадить, а изо рта вечно капали слюни.

Если бы не кормилица, я бы, наверное, сошла с ума, стала бы раздражительной и злобной, и так один раз, когда сын долго не унимался, не выдержала и прикрикнула на него. Бедняжка испугался и замолчал, а я потом целую неделю корила себя за отвратительный поступок.

К Тьёрну я зашла уже накануне своего дня рождения, когда хозяин на несколько дней уехал из Гридора. Зашла не одна, а с сыном. Так, на всякий случай — не станет же он при ребёнке. В моём распоряжении было около четверти часа, пока сопровождавший нас слуга не разберётся со списком моих покупок. Вернее, не моих, а для норна Рагнара (да, мой сын норн, а я рабыня, интересно, когда вырастет, хотя бы матерью останусь, или тоже в прислугу превращусь?), норины Ангелины и норины Мирабель. Сославшись на то, что без меня сын начнёт капризничать (это правда, чужие люди его пугают, хотя он не плачет, а просто надувает губки и смотрит на них исподлобья), осталась ждать его на улице, прогуливаясь по улице Белой розы.