Цена весны - Дэниел Абрахам
— Насколько я понимаю, ты таким образом показываешь, насколько твой план лучше моего, — сказала она.
— Нет, совершенно не собирался, — ответил Ота.
Эя повернулась к нему, подвигавшись так, словно какая-то злая реплика застряла у ней в горле из-за отсутствия возражения. Наконец он успокоился и мог поддерживать разговор между ними настолько, насколько разрешало тесное соседство.
— Мы оба делали все, что в наших силах, — сказал Ота. — Все, что могли.
Он обнял ее одной рукой. Она укусила губу, и ее тело сотрясли рыдания, похожие на крошечные землетрясения. Ее пальцы нашли его и сжали так же сильно, как пациента, лежащего под скальпелем целителя. Он не пожаловался.
— Сколько людей я убила, папа-кя? Сколько людей я убила этим?
— Шшш, — сказал Ота. — Не имеет значение. Ничто из того, что мы сделали, не имеет значения. Важно только то, что мы сделаем дальше.
— Цена слишком высока, — сказала Эя. — Мне очень жаль. Ты скажешь им, что мне очень жаль?
— Если захочешь.
Ота нежно покачал ее, и она разрешила ему это сделать. Остальные знали, о чем он говорит с Эей, если не точно, то, по меньшей мере, приблизительно. Ота видел озабоченность Даната и холодный оценивающий взгляд Идаан. Он видел и то, что стражники повернулись к нему спинами, из уважения, и Маати, на носу, тоже повернулся спиной, но по другой причине. Ота почувствовал, как в груди опять вспыхнул гнев, язычок пламени поднялся из старых углей. Все это дело рук Маати. Ничто из этого не произошло бы, если бы Маати не был настолько сильно согнут виной — или обманут оптимизмом, — что закрыл глаза на опасность.
Или если бы Ота нашел его и остановил, когда пришло первое письмо. Или если бы Эя не поддержала подпольную школу Маати. Или если бы Ванджит не сошла с ума, Баласар отказался бы от своих амбиций, а весь мир был бы сделан с начала. Ота закрыл глаза, дав темноте сотворить достаточно большое пространство для женщины в его руках и своего сложного сердца.
Эя что-то прошептала, он не разобрал, что именно. Он вопросительно хмыкнул, она закашлялась, и только потом повторила:
— В школе не было никого, с кем я бы могла поговорить. Я так устала все время быть сильной.
— Я знаю, — сказал он. — О, любимая. Я знаю.
Этой ночью Ота крепко спал, убаюканный истощением, негромкими, знакомыми голосами и шепотом реки. Он спал так, словно был болен и жар только что спал. Словно был слаб, но сила уже начала возвращаться. Завладевшие им сны растаяли, как только он ощутил свет и движение — менее материальные, чем паутина, менее устойчивые, чем туман.
Воздух казался чище. Ранний утренний туман сгорел под белыми солнечными лучами. Они съели вареную пшеницу, мед и сухие яблоки, выпили черный чай. Помощник лодочника крикнул, лодочник ответил, и они опять выплыли на Киин. Обиженный Маати держался так далеко, как только мог от Оты, но постоянно бросал взгляды на Эю. Ревнует, предположил Ота, видя разговор отца с дочерью и не будучи уверен в ее преданности. Эя, со своей стороны, разговаривала только с братом, тетей и Аной Дасин, сидела с ними, ела с ними и, сжав челюсти, поддерживала беседу с решимостью лошади, везущей наверх тяжелый груз.
Они плыли на север, и характер реки менялся. На юге она была широкой, медленной и ленивой, но, приближаясь к Удуну, сузилась больше, чем на сто ярдов, и побежала намного быстрее. Печь по-прежнему ревела, котел подпрыгивал и жаловался. Гребное колесо выплевывало речную воду, поливая палубу почти до носа. Ота мог бы заволноваться, если бы лодочник и его помощник не казались такими довольными собой. Тем не менее, когда котел зазвенел после особенного громкого удара, Ота посмотрел на него с подозрением. Он уже видел, как котлы взрывались по швам.
Медленно текли миля за милей, но все равно быстрее, чем могла идти поэт. Любое движение на берегу мгновенно приковывало внимание Оты. Птица, олень или игра света. Он спрашивал себя, что они будут делать, если она появится, с андатом в руках, и всех ослепит. Больше всего он боялся за безопасность Даната, Эи и Аны, хотя и знал, что опасность грозит ему так же, как и им, и они лучше разбираются в ситуации.
Плюющее водой колесо медленно отогнало их на нос. Ближе к полудню капитан стражников принес оловянные миски с изюмом, хлебом и сыром. Все сели вместе и даже Маати ловил обрывки их разговора. Ана и Эя сидели бок о бок на длинной низкой скамье; Данат, скрестив ноги, сел прямо на палубе. Ота и Идаан заняли стулья, сделанные из кожи и полотна — они трещали, когда на них садились, и сопротивлялись любым попыткам встать. Сыр был ароматным, хлеб только слегка зачерствел; совет обсуждал войну.
— Я не знаю, что делать с ней, даже если мы ее найдем, — сказала Идаан, отвечая на опасения, высказанные Отой. — Можно ли ее заставить образумиться?
— Месяц назад, я бы сказала, что можно, — ответила Эя. — Не просто, но можно. И мне уже наполовину жаль, что мы не убили ее во сне, когда были в школе.
— Только наполовину? — спросил Данат.
— Гальт, — сказала Эя. — Сейчас она одна в состоянии вернуть все назад. Но для нее проще умереть, чем это сделать.
Данат выглядел огорченным, и, словно чувствуя это, Идаан положила ему руку на плечо. Эя сжала руку Аны, потом медленно согнула ее в запястье, словно что-то проверяя.
— Она одна. Ей больно, она расстроена. Я не говорю, что все это может помочь нам, — сказал Маати, — но это что-то. — Ота подумал, что Маати говорит обидчиво, но никто из остальных, кажется, этого не услышал.
Голос Эи прорезал разговор, как нож. Ота вскочил на ноги раньше, чем понял смысл слов.
— Сколько? — спросила Эя.
Ее руки обняли запястье Аны, пальцы словно измеряли пульс. Лицо Эи было бледным.
— А, — сказала Идаан. — Хорошо. Моя ошибка — посадить вас обеих рядом.
— Скажи мне, — настойчиво сказала Эя. — Сколько?
— Третий, возможно, — тихо ответила Ана.
— Мы не говорили об этом мужчинам, — сказала Идаан. — Насколько я понимаю, первые не всегда проходят хорошо.
Оте понадобилось меньше, чем один вдох, чтобы понять.
— О, — сказал он, и сотня крошечных признаков сошлись вместе. Плач Аны в школе; то, что она избегает Даната; то, как она держится по утрам и ест вместе с Идаан.
— Что? — спросил сбитый
