Цветы в Пустоте (СИ) - Сергеева Александра Александровна

　　 Следующим размытым огненным росчерком в воде мелькнул труп Хенны. Её точно так же свободно несло течение, и её глаза точно так же были слепо распахнуты. Её губы и кожа были совсем синими, яркие волосы безнадёжно померкли. Он вгляделся ещё внимательнее. Трупами оказалась заполнена вся река. Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч — их было до невозможности много, и даже Сильвенио не взялся бы их сосчитать. Он видел Лимину Джантэ Тревори, благодетельную Ищущую, видел её друзей и соратников, видел Атрия Джоза — раздувшегося ещё больше, чем при жизни, омерзительного до крайности. Он видел Конрада Грэна, абсолютно белого, как статуя. Он видел всех тех, кого убил Аргза за время их знакомства. Он видел… Господи. Он видел своих родителей. И самого Аргзу Грэна. И всех членов Альянса пиратов.

　　 И себя. Он видел самого себя. Мёртвого. Раздувшегося. Почти почерневшего из-за второго цвета своей крови. С отслаивающейся кожей, с вываливающимися через рыхлую плоть органами, с распахнутым в немом крике ртом, с закатившимися белыми глазами.

　　 Господи, Господи, Господи. Спаси и сохрани.

　　 И, видимо, он в порыве ужаса наклонился к воде слишком низко, забыв о бдительности. Потому что в следующее мгновение из воды вытянулись руки — его собственные руки! — и схватили его за горло. Сильвенио захлебнулся новым криком, рванулся назад, с трудом осознавая, что делает. Кажется, вырвался из хватки мертвеца он только благодаря помощи своих соседей по лодке, отбивавших его каждый в меру своих сил, потому что, когда мимолётная вспышка сознания осветила для него происходящее, он понял, что лежит на дне лодки, сжавшись в тугой комок, а на вся куртка у него спереди вся разодрана. Мертвец забрал у него злосчастное вороново перо, с мясом выдрав и ткань куртки, и кожу под ней, в том месте, где раньше находился карман. Сильвенио сделал глубокий вдох, попытавшись успокоиться, но он всё ещё мог чувствовать ледяной холод чужих — своих! — мёртвых пальцев на своём горле, так что успокоиться так сразу, естественно не получилось.

　　 При следующей вспышке сознания он обнаружил себя дрожащим, как при сильной лихорадке, тихо рыдающим и скулящим что-то нечленораздельное в подол чужой длинной юбки, а добрая грустная старушка гладила его по голове, как любимого внука. В лодке все молчали. Туман уже заполнил бреши, скрывая зеркально-ровную водную гладь, эхо последнего громкого звука впитало в себя, как вата, безрадостное небо, и ничего не напоминало о том, что тут только что случилось. Сильвенио, всхлипнув в последний раз, поднялся с колен, вежливо поблагодарив женщину за утешение — и тут же чуть во второй раз не вывалился из лодки, почувствовав на себе чей-то внимательный взгляд.

　　 Две пары равнодушных красных глаз смотрели сейчас на него.

　　 Дети всё так же не пошевелились ни на миллиметр, но, определённо, они теперь смотрели не сквозь него, как раньше, а именно на него, и это пугало едва ли не больше, чем вид себя-утопленника в мутной тёмной воде. От третьего вскрика Сильвенио удержался только потому, что его голосовые связки и без того уже окончательно осипли и не могли больше издавать ничего, кроме невнятного хрипа, но если бы он мог, то закричал бы и сейчас. Потому что дети просто не могли смотреть так. Через их глаза будто бы смотрело что-то другое, какая-то чуждая, могучая сила, и… и Сильвенио буквально каждой клеточкой своего продрогшего тела ощутил на себе холодный интерес лодочника, хотя тот всё так же молча продолжал грести, а капюшон всё так же надёжно скрывал лицо.

　　 — Куда мы плывём? — едва слышно спросил он одеревеневшими губами у детей, но обращаясь через них к тому, кто смотрел их глазами. — Я должен знать.

　　 Зато взгляды других пассажиров вдруг разом опустели, словно бы кто-то в мгновение ока выкачал из них души. Их тела, их одежда — всё начало становиться каким-то эфемерным, незначительным, и, тем не менее, Сильвенио знал, что они всё ещё здесь. Он знал, что они оживут, когда он и неведомое существо закончат разговор.

　　 — Куда мы плывём? — повторил он с колотящимся где-то в придушенном горле сердцем.

　　 Дети молча смотрели на него, интерес лодочника ощущался всё острее — почти как трупным окоченением по нервам. "Три — хорошее число, магическое", — вспомнилось Сильвенио, и он, встав в лодке в полный рост, сделал шаг к детям. Не давая себе передумать, положил по ладони на плечо мальчика и на плечо девочки. Его руки всё ещё ощутимо дрожали, и страх всё ещё парализовывал его на всех уровнях, мешая связно мыслить и нормально двигаться, но он не мог остановиться. Он хотел знать. Он задавал этот вопрос уже три раза, но не тем и не так. Настало время посмотреть истине в лицо, какой бы они ни была. Истина — вот что имело значение здесь и сейчас, только она и больше ничего. По крайней мере, он изо всех сил пытался в этом себя убедить.

　　 — Куда мы плывём? — спросил он в третий раз, умоляюще и жалко.

　　 — Тебе лучше знать. Ты отвезёшь их, — безразлично ответило голосом детей таинственное нечто.

　　 Что?

　　 — Что? — произнёс он вслух, хватая ртом воздух.

　　 Сквозь мелькающие перед глазами чёрные пятна Сильвенио вдруг осознал, что уже минуту как перестал слышать плеск весла. Лодка остановилась, и ему показалось, что вместе с ней остановился целый мир. Даже нет: все существующие миры остановились в один миг, как будто кто-то повернул гигантский рубильник. Остановилось само движение времени, и Сильвенио ощутил это так же явно, как ощущал собственные руки и ноги. За голову, правда, он бы сейчас поручиться отказался, потому что в данный момент его голова, похоже, была наполнена только вымораживающей пустотой и расползающимся от спинного мозга ужасом. Лодочник шагнул к нему. Его коричневый балахон развевался на несуществующем ветру, капюшон сдуло с его головы на спину.

　　 Скелет. Конечно же. Как он раньше не догадался.

　　 Рука скелета протянула ему весло. Сильвенио не находил в себе сил ни кричать больше, ни двигаться, ни о чём-либо спрашивать. Ему очень хотелось просто потерять сознание. И никогда больше не приходить в себя. Всё это было слишком странно, слишком страшно, слишком непонятно, слишком больно. Слишком неправильно. Слишком нереально. Слишком… слишком, одним словом.

　　 — Ты, — пояснили дети чужим голосом. — Новый Перевозчик. Ты был избран. Ты будешь здесь, пока через семьдесят семь веков тебя не сменит кто-то другой.

　　 У него не хватало сил даже на то, чтобы просто закрыть глаза. Он ненавидел, действительно ненавидел самого себя в такие моменты, когда он совершенно ничего не мог сделать и мог только смотреть. Так было с Джерри, так было с теми продажными повстанцами с планеты, на которой Аргза совершил первый на его памяти полнейший геноцид, так было с гибелью Ищущих на Данаре — и так было сейчас. Он безвольно смотрел, как скелет в балахоне вкладывает в его ладонь весло. Как это весло на несколько мгновений становится железной косой в его руке. Как тоненькая серебристая курточка и штаны осыпаются с него и превращаются в пыль, как лопается и выгорает его собственная бледная кожа, чтобы принять форму старого коричневого плаща с капюшоном. Как в пустых глазницах черепа напротив его лица вспыхивает и гаснет ослепительное синее пламя. Как падает в наполненную трупами реку последний мертвец, до того управлявший лодкой.

　　 Сильвенио сделал последний в своей жизни вдох, чтобы…

　　…проснуться.

　　 — Одними руками, — услышал он голос Лилео, пока приходил в себя.

　　 — Хорошо, — услышал он голос Лилея, пока силился открыть глаза. — Спорим. С ментальной стимуляцией?

　　 Лилей, как обычно, обнимал его сзади, а Лилео, оценивающе поглядевшая на эрландеранца в этот момент, привычно сидела на его коленях.

　　 — Пожалуй, без неё не обойтись. Наша бледная бабочка выглядит совсем не так, будто может сейчас получить удовольствие без небольшой корректировки с нашей стороны.