Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

Секач бросился на человека, выдыхая воздух, точно кузнечные меха, но очутился пред громадным мохнатым Зверем. Одним ударом лапы Бер-Ругивлад раскровил свинное рыло белого бога, вепрь взвизгнул, повалился, но тут же вскочил, и вновь ринулся в атаку. Он бы распорол медведю брюхо, но Бер ухватил-таки кабана за клык, второй лапой вздевая врага над полями и лесами. Радигош захрипел, вырываясь из смертельных объятий. Хрип сменился громким петушиным криком.

Гигантский петух взлетел на медвежью голову и принялся клевать супостата. Как ни старался бер стряхнуть солнечную птицу — тщетно. С каждым ударом Зверь становился все меньше и меньше. Настал и его черед оборачиваться. Ударился Бер оземь и взмыл к облакам навьим посланцем. Иссиня черный ворон разверз над лугами мощные крыла. Петух прыг да прыг! А вверх ни на сажень. Ворон на него налетает, железным клювом бьет — глядишь, совсем изничтожит.

— О, брат мой, Светлый Хорс! Уйми злодея! — взмолился истерзанный Радигош.

И точно. Ветра, не ослушавшись небесного воеводы, погнали черные стада на запад. Ярое око бросило взор на земные владения. Понеслись стрелы-лучи, опрокинули ворона, бросили вниз. Словен рухнул в мягкие припорошенные травы.

Перекатился, восстал, изготавливая клинок. Да противника и след простыл. По полю, усыпанному белым пухом, мчались лошади.

— Выпутались, негодницы? — изумился он.

Но было что-то более удивительное, колдовской металл искажал мир, и оттуда, из запредельного, на волхва глянуло незнакомое лицо молодого старика, седого, как лунь.

— Толи видится мне, толи чудится? Может в жилах навь беснуется? И проспал-то одну ночь, а получается, целую жизнь?

Он хотел стряхнуть предательский снег, не тут-то было.

— Торропись, РрРугивлад! Тетеррря! Судьбу прроворрронишь! — на покляпой совсем уже голой березе, что стояла недалече, сидел неизменный вестник Седовласа, — Делай, что должен!

Едва прокаркал чернец — вновь тучи по небу телушками. И не видать за ними светила, и снова ни лучика.

— Легко сказать — поспешай! Смотри, лес какой!? А что за ним — неведомо…

— Так спрашивай, дурррень! И ответ сыщется… Каррр! — махнул крылами, снялся — и поминай, как звали.

— Спросим! За все спросим! — прошептал человек.

Наломав сучьев, он приласкал огонь. Затрепетало, заалело пламя игривыми языками. Огонь, который земной, милее сердцу, чем поднебесный.

Ругивлад расстелил плащ и, разоблачившись по пояс, подсел к костру. Руны привычно шершавили кожу. Он скрестил ноги, крепко выпрямил спину, слегка прикрыл веки и высыпал стафры разом пред собой. Одни знаки тускнели, другие вообще не проступили, но были и такие, что сразу бросились в глаза, багровея кровью.

Тогда волхв положил ладони на колени. Сжав губы, он начал сильно, с совершенно невозможной, для простого человека, быстротой прогонять сквозь обленившиеся легкие еще морозный воздух. Вскоре по телу разлилась истома, граничащая с дурнотой, но волхв продолжал действо, впуская эфир через одну ноздрю — выдыхая через другую. Наконец, появилось ощущение, что воздух нагрет, и даже раскален, словно на дворе не осень, а разгар летнего дня. Пред глазами замельтешили ярко голубые точки и пятнышки. Зашумело, тело покрылось испариной, точно в каждую пору вонзили по игле. Внутрь вливалось что-то жгучее, дрожащее, липкое. Мелькание усилилось, а в ушах уж звенели колокола.

Теперь воздух более походил на плотный, клубящийся, точно в бане, пар. Ругивлад достиг апогея. Последний вдох! Задержка! И мертв! А за этим следовало прозрение — знаки складывались в слова, события — в историю…

Ругивлад жадно хватал морозный воздух, он задыхался. Клубы дыма окутывали родной дом… но то было в иной, нездешней яви, то осталось в прошлом. Закашлялся. Сознание судорожно цеплялось за приметы, не пуская назад. Волхв глотнул, набрав полную грудь, он старался еще, хоть на мгновение, удержаться там, в Сбывшемся…

— Месть! Месть! Богумил, Власилиса! Я отомщу, я уже иду! — крикнул словен.

— Эко оглушил! — заслышал он женский смех.

Ладонь легла на рукоять. Поднялся рывком, настороженно озираясь. По ту сторону пламени колыхались черные полупрозрачные ткани. Высокая женщина, волосы — что воронье крыло, насмешливо смотрела на волхва, поигрывая веретеном в длинных и тонких бледно-синих пальцах.

— Старая знакомая!? — не поверил он. — Здравствуй! Ты за мной? Чего так скоро?

— Погоди еще! Успеется! — усмехнулась Пряха, — Я узлы не про тебя одного вяжу! Что стоишь, как пень? Али испугался?

— Смерть уже ничто не значит! — еле слышно молвил волхв, — Но хотелось бы напоследок с кровником посчитаться!

— Поквитаешься! Я не против, — ответила Недоля, путая нить, — Пока Владыке должен, пока он долг не стребует — тебе моя меньшая сестра благоволит. Я не властна.

— Тогда зачем пришла?

— Есть один интерес! И коль сговоримся — покажу тебе дорогу на Киев, — снова улыбнулась Черная Пряха.

Налетел ветерок. Змеями взметнулись пышные волосы, взволновались одежды. Будь это Ольга — бросило бы в жар, но при одном взгляде богини ему стало холодно.

— Говори, что за служба?

— Я плету узлы не про тебя одного, — снова повторила Пряха, — Ведаю, прах везешь кагану киевскому — не простой череп, родительский.

— Верно! Будет мир промеж киян да вятичей!

— Будет мир? — рассмеялась женщина, — Что ж, коль так его назвать — согласна! А служба многого не потребует. Как войдешь в покои красные, станет князь тебя испытывать. Всяк правитель яда опасается. Ты испей тогда из рокового кубка! Выпей, герой, не брезгуя! Примирись чрез влагу хмельную с обидчиком! Пустят чашу по кругу — побратаетесь вы с кровником…

— Не бывать тому! Нет промеж нас согласия! Кровь за кровь! — вскипел словен.

— Неразумный смертный? Кому перечить удумал? Только чашу вы с врагом осушите — я явлю слова заветные, стародавние руны крепкие. Ты строку вслед за мной повторяй! Вере своей не изменишь! Ступай!

Сказала, да и пропала, кудесница!

Ругивлад повел ладонью, отгоняя наваждение потаенным знаком. Вроде, полегчало… Нет ее, Кривой!

А лес-то совсем белесый. Стоит, подрагивая пожухлыми листьями. И уж, вроде, не столь дремуч да непролазен. Словно приглашает в гости…

Словить кобылиц стоило немалого труда, но вскоре путник вступил на звериные тропы, держа пару на коротком поводу. Шелест сухих листьев, готовых свершить последний полет, приглушал звук копыт. По краю леса росли могучие, раскидистые дубы, но чем глубже, чем дальше проникал словен, тем больше ему попадалось высоких сосен. Казавшийся светлым и прозрачным для лучей бор неожиданно навис вечнозелеными кронами над головой, и вокруг заметно потемнело. Человек выбрал направление, как подсказывало ему чутье. Лошади давно перешли на шаг, словен вглядывался в черноту и не видел никакого просвета. Одно время ему чудилось, что там, впереди, бор расступается, но близился вечер, а вокруг лежал все тот же девственный лес.