Александр Бруссуев - Не от мира сего-3

Илейко внес поправку, делая основной ударной силой правую конечность.

Вообще-то любой бой с применением физической силы, будь то на кулаках, будь — на мечах или дубинах, достаточно скоротечен. Побился немного, запыхался — и ищи возможность уйти, да еще при этом сохраняя лицо. Когда действие разворачивается согласно рыцарским правилам, то есть, один на один, то лицо сохраняется, пусть даже перекошенное синяками и расквашенным носом. Если же одному противопоставляется два, три и вообще — несколько противников, то сохранение этого самого лица грозит потерей жизни. Так что, как говорится, выбор за противниками.

Илейко выбрал отступление, потому что убежать не получалось — враги постоянно норовили прокрасться сбоку за спину. Он отмахивался мечом, лягался, а однажды даже кусался и все время пятился. То, что он устал — было неправильным. Лив смертельно устал, но старался не заострять на этом своего внимания. Вообще-то никакого внимания у него уже не было, ни мыслей, ни чувств, только инстинкты, упирающиеся в характер.

Когда Илейко спиной ощутил твердую преграду для дальнейшего продвижения назад, то каким-то образом понял, что дошел до креста. Как ни странно это принесло некое облегчение. Может быть, когда чувствуешь поддержку изначальной, истинной Веры, то душе делается легко. Или потому, что неприятель сделал паузу в своих рьяных попытках зарезать стойкого бородатого дядьку, выкосившего у них уже половину людей, приплывших на корабле.

Инквизиторы, совещаясь отрывистым лаем — нормально говорить у них уже не получалось — склонялись вызвать помощь в лице лучника. Но для вызова требовался доброволец, а прочим предстояло дальше возиться с непокорным туземцем. Добровольцем вызвался каждый.

Илейко не позволил себе продолжительного отдыха, потеря крови способствовала потере сил. Он опять ринулся на врагов, смахнул одному, повернувшемуся спиной к кресту, голову с плеч — вероятно, это был самый горячий сторонник сделаться гонцом за лучником. А дальше нога у него поскользнулась, вероятно, в излитой фонтаном из обезглавленного тела крови, и Илейко упал, выставив перед собой меч. Сразу несколько обрушившихся на его оружие клинков высекли сноп искр.

Потом же на землю свалился один инквизитор, за ним — другой, третий. Лив, воспользовавшись этим, поднялся на колени, все еще обороняясь кривым иззубренным мечом. Но на него уже никто не обращал внимания. Враги, угадываемые в сумерках по гортанным крикам и смутным низкорослым силуэтам, падали друг за другом, словно у них случился мор. И имя тому мору было Эйно Пирхонен.

17. Пасха

Илейко встал на ноги и понял, что равновесие удержать получается с трудом. Из темноты вокруг раздавались слабые стоны.

  — Над землей бушуют травы,   Облака плывут кудрявы.   И одно — вон то, что справа — это я.   Это я, и нам не надо славы.   Мне и тем, плывущим рядом,   Нам бы жить — и вся награда   Но нельзя,[184]

— сказал лив почти шепотом. Он не понимал, почему, вдруг, все так закончилось. Наверно, потому что умер вопреки предсказаниям.

— Ну, откуда такая мрачность в суждениях, брат? — спросил Эйно Пирхонен, появляясь из темноты с окровавленным мечом. — У нас только жизнь начинается.

Больше говорить он не стал, потому что спешно подставил плечо под покачнувшегося вперед лива. Усадив его у креста, он спешно перевязал ему раны разорванной тут же нательной рубахой. Полуголые, перепачканные кровью, светловолосые, высокие — они теперь действительно напоминали двух братьев. У Илейки оказалась сломана левая рука, гуанча соорудил из двух специально для этого дела разваленных вражеских клинков шину, подвязав руку к шее.

— Однако ты постарался, брат, — кивая себе за спину, сказал Эйно Пирхонен.

— Так они первые начали, — ответил Илейко, которого от потери крови начала колотить дрожь. — Сколько их тут полегло?

— Больше десятка, — предположил гуанча, подымаясь сам и поднимая лива.

— Одиннадцать?

— Двадцать пять твоих и пятерка-шестерка моих, — безразличным тоном поведал Эйно Пирхонен. — Нам надо в пещеру. Будем там скрываться, пока все не утихнет.

«Ну, вот, наука твоя, Святогор, и пригодилась», — подумал Илейко. — «Еще пятерых первых добавить — получится много. Только с руками мне не везет».

— Это потому, что ты ими активно работаешь, — отреагировал гуанча, то ли умеющий читать мысли, то ли лив уже не мог держать язык за зубами. — Кто не работает руками, тот теряет голову. Ох и обозлятся же вражины! Знатный был поединок!

Они вошли во чрево пещеры, в которой почему-то было не так темно, как снаружи. Сам воздух, должно быть, светился. Илейко не пытался ориентироваться, либо как-то запомнить путь. Все его помыслы вместе с остатками сил были устремлены к одной цели: дойти куда-то, лечь там и отключить свой натруженный организм. Иначе он, организм, не выдержит и отключится сам. Эйно Пирхонену тогда придется волочить его волоком.

— Эйно! — позвал он своего товарища. — Так гуанчи же ушли! Время кончилось. Ты-то теперь как? Почему?

Действительно, Морской Царь самым последним ушел в «светлое будущее». Путь за ним закрылся. Кто не успел, тот опоздал.

— Да, брат, Народ Моря ушел, его время кончилось. Но другое время началось. Эйно Пирхонен тоже ушел. А я остался, потому что не мог бросить тебя, старина. Мы поняли, что с тобой что-то стряслось, а гуанчи своих не бросают. В самом деле, не Царю же мчаться на выручку!

Они спускались вглубь пещеры мимо замерших навеки хахо, мимо вросших в каменный пол, подобных стражам, сталагмитов, пока у небольшого озерца Эйно Пирхонен не сказал:

— Вот здесь и будем ждать у моря погоды.

Илейко облегченно выдохнул. Когда он снова вдохнул, то гуанча протягивал ему сосуд с вином: «Это придется пить, хахо не обидятся». Один глоток согрел иззябшее тело, второй глоток почему-то превратился в лепешку с мелко изрубленным вяленым мясом. Лив еще раз вздохнул и огляделся: он был совершенно один, только воздух как-то загадочно мерцал. Он зажмурил глаза, а когда снова их открыл, то Эйно Пирхонен смачивал в воде из озерца повязку, которой потом обмотал ему руку: «Вода поистине живая. Зарастет, как на собаке». Илейко посмотрел на свою руку, но увидел почему-то реку Седоксу, из которой он вытаскивает знатного леща.

«Если я в пещере, то сюда могут забраться дикие звери, либо, по крайней мере, крысы», испугался он, но страх возразил ему голосом Эйно Пирхонена: «Тогда бы они давно пожрали всех хахо. Сюда доступ всякой твари закрыт. Не потому, что вредно, а потому что ими овладевает ужас. Даже лошадь Заразу Буслаю пришлось на плечах носить».