Сергей Костин - Подопечный

Пять секунд до конца сеанса. Сознание тяжело вздыхает и, вежливо извиняясь, пытается сбежать в укромные уголки до нельзя разбухшего мозга. Я, наплевав на все приличия, пинками выпроваживаю его на место, заявляя, что использовать его стану только при большой нужде. Сознание обижается и полностью отказывается работать.

Четыре секунды до конца сеанса. Оцепенение проходит, и теперь я пытаюсь удержать Мустафу, который рвется залезть в кадушку с пальмой и прикинуться молодым побегом.

Две с половиной секунды. В голове от безысходности расплывается пустота. Через несколько мгновений наше присутствие в башне будет обнаружено и нами займутся вплотную. А я, как известно, женщин принципиально не умею бить. А одной лупкой предстоящая драка не обойдется. И повсюду будет только кровь, кровь, кровь. Жуть какая.

Секунда без четверти. Носки кованных сапог передового эскорта показываются из-за угла, Мустафа начинает медленно сдирать с себя уже ненужные, только мешающие в драке, слои одежды. Его лицо говорит о том, что хоть он и прекрасно чувствует себя в роли женщины, но мужские начала в нем проявляются больше.

Четверть, даже меньше, секунды до появления носов, глаз и всего прочего. Четверть секунды до момента, когда нас обнаружат.

Озарение! Вот, что должно являться каждому человеку. Неважно, режет ли он мелкими дольками докторскую колбаску или нажимает на спусковой крючок автомата. Только озарение спасет вас от вечного сожаления, что вы чего-то, когда-то не сделали.

Одним стремительным рывком я притянул ангела к себе и огромным усилием воли и мускулов бросил два тела, как две звезды, в водопад кислоты.

Может быть у Любавы был неаккуратный слесарь-сантехник, может случались перебои с поставками на насосную станцию вредной для здоровья жидкости, но именно в тот момент, когда наши головы находились в точке векторной зависимости потока, кислота на короткое мгновение иссякла, пропустила наши сжавшиеся тела и только после этого забила с новой, удвоенной силой.

Шаги караула спокойно отстукали свое. Слова о том, что все спокойно в королевской башне затихли, и только тогда я сумел разжать руки, которые старательно душили ангела.

— За что? — прохрипел хранитель, старательно хватая воздух.

— В целях безопасности, — стал бы он прыгать за мной или нет, это еще вопрос. Так надежнее. Зато даже и не пискнул.

Отдышаться следовало обоим. Я разволновался не меньше Мустафы и теперь мое дряблое женское тело била крупная, с яблоко величиной амплитуда. На восстановление ушло не меньше десяти минут. Брызги кислоты все же слегка задели нас, требовалось время, чтобы соскрести с головы всю растительность и зализать обоженные раны. Теперь мы представляли собой помесь феминисток и тибетских монахов. На черепах ни одной волосинки, словно ободранные качаны капусты. Только глаза сверкают, да уши шевелятся.

Мне то хоть бы хны, а Мустафа больно переживал. Его можно понять.

Но все заканчивается. Стихли ругательства и стоны, накатывающиеся слезы и взаимные обвинения. Пришло время трезво оценить обстановку и наметить дальнейшие пути.

Если я верно разбираюсь в градостроительстве, то единственная широкая лестница, ракушкой уходящая вверх, самая что ни наесть прямая дорожка к повелительнице.

Я заставлял себя думать о том человеке, которого вынужден был уничтожить, не как о любимой девушке, а как о беспринципной фурии, которая являла собой Смерть, Тьму, Хаос. Я не позволял образу, столь дорогому моему сердцу, показываться на поверхности. Давно отдан приказ спрятать все воспоминания о любви в самый нежный, самый ласковый, но столь же неприступный и крепкий уголок сознания. Пусть будет так, как будет. Всегда побеждает справедливость. Даже если гибнут красивые люди. Черт, даже всплакнуть захотелось.

Что там о лестнице?

Мраморные ступени, широкие поручни, однотонно синяя дорожка. И где-то там, присутствие опасности. Я нюхом ее чувствовал. Бывает так иногда. Идешь, бывало, по улице. И вдруг, откуда не возьмись ожидание беды. Только успеваешь сосредоточиться, осознать, почувствовать, вдруг раз! Беда. И вытаскиваешь, матерясь, сапог из приличной кучки коровьей неожиданности.

Но сейчас я другой. Я не только предвидел надвигающуюся опасность, но даже знал, что сумею подготовиться и справиться с возникшими затруднениями.

Где-то там, еще далеко на ступенях, раздался тяжелый вздох. Такой протяжный и такой… злонапыханный, что стало не по себе. Кажется повелительница решила обезопасить себя не только чисто подручными средствами.

С такого большого расстояния трудно сразу определить внешний вид животного или существа, спускающегося по лестнице. Но очевидно одно. То, что двигалось, совершало отнюдь не вечерний моцион. Запах чужих коснулся его ноздрей. Я даже представил :— вот оно, прикрыв веки, чуть шевеля ноздрями, медленно втягивает в себя дрожащий, полный запахов, воздух. Раскладывает полученный букет на "наших" и "не наших". Сладко замирает огромное сердце в предвкушении вкуса свежего мяса.

Что там? Два человекоподобных существа? Двигаются наверх? Не имея на это ни малейшего права? Сообщать хозяйке или нет? А зачем? Она ведь обрадуется, когда я доставлю свеже освежеванные черепа и положу у ее ног?

Вот такой он, этот зверь. Иначе я никак не могу объяснить, почему до сих пор в башне не началась тревога.

Ангел осторожно обратил на себя внимание резким подергиванием оставшейся на мне одежды.

— Что ЭТО? — шепотом спросил он.

— ЭТО не что. ЭТО — кто, — дружелюбно ответил я, стараясь отцепиться от крючковатых пальцев.

Данное действие удалось только потому, что мне пришлось обломать все ногти на пальцах хранителя. Он что-то там пропыхтел насчет зависти друзей. Пыхтун, коромысло ему в штаны!

По всему выходило, что миссия спасения снова возлагалась на мои уставшие плечи.

Я вздохнул и принялся колдовать. Но тут, как назло, совсем недавно побитое сознание категорически отказалось предоставлять какую бы то ни было помощь. Пришлось потерять немного времени, поговорить с нужными душами, кой кому пригрозить, а кое кому и пообещать. Все закончилось мирным соглашением о прекращении взаимного недовольства и предоставлении всесторонней помощи в вопросах безопасности носителя. Меня то есть.

Если бы я получил достойное воспитание и стал бы художником, на худой конец каменотесом, то обязательно изобразил на гигантском полотне то, что неторопливо, сознавая свое величие и непобедимость, спускалось вниз по лестнице.

Мустафа был просто рядовым ангелом, и посему не понял всю глобальность происходящего момента. Хранитель недоуменно покрутил головой, протер ладонями лицо и со словами : - "Я устал." — опустился на ступеньку, прислонился к перилине и закрыл глаза. Так называемый синдром животной безнадеги.