Елизавета Дворецкая - Солнце Велеса

Когда он исчез за деревьями, Лютава приступила к двери и пожалела, что отпустила парня: дверь рассохлась, и пришлось навалиться изо всех сил, прежде чем та наконец подалась. Скрип старой двери был похож на вопль злобного беспокойного духа, и в сумраке чужого леса, где ничто, кроме этой избушки, не говорило о присутствии человека, леденил кровь.

Не торопясь заходить, Лютава постояла за порогом, прислушиваясь и принюхиваясь. У волхвов слух и обоняние развиты почти так же хорошо, как у слепых от рождения – им приходится бывать в мире, где они порой слепы. Ее нюх уловил сразу множество запахов: отсыревшего дерева, давно остывшей печи. От человеческих запахов остались едва уловимые следы. Это была скорее память о людях, сохраненная старым домом, вырастившим три поколения ведунов. Избушка помнила целую семью: старого знахаря… его молчаливую жену… Значит, басни это – будто Лесава родилась от медведицы, вот она тут, ее мать, обычная женщина, но совсем чужая здесь, безродная, потому и звалась Медведицей. Вот их дочь, тоже ведунья и могучая женщина, способная в одиночку взять на рогатину медведя. У нее был и сын; а вот никаких следов его отца тут не осталось – уж не родился ли он, в самом деле, от медведя? Ведунья Лесава пережила своего единственного ребенка. Она была последним человеком, жившим и умершим в этой избушке, которая с ее смертью осиротела.

И там по-прежнему пахло этой смертью.

Лютава вновь отошла от порога и принялась собирать прутья. Набрав целую кучу, она вернулась и наконец вошла в избу.

То ли сама Лесава была опрятной женщиной, то ли, что вероятнее, после смерти хозяйки здесь тщательно прибрали, но нигде не виднелось того хлама, что бывает навален в сенях каждой избы. Всякий ведь держит в уме, что может настать такой уже черный день, что даже обрезок кожи длиной в полпальца, донце разбитого горшка или худое лукошко на что-нибудь да сгодятся! В сенях стояло только два пустых бочонка, побольше и поменьше. Даже веника не имелось – вениками заметали путь покойнице, когда выносили, а потом, как водится, сожгли.

Лютава прокралась через узкие сени. В избе тоже было пустовато, прибрано, в углу съежилась печка с потрескавшейся и осыпавшейся глиняной обмазкой – давно пора переложить. Две лавки вдоль стен, чисто выскобленный стол, большая укладка и пара поменьше – все простое, деревянное, ничем не покрытое и не украшенное. Полатей не имелось – жившая здесь семья никогда не насчитывала больше трех человек. В другом углу виднелся вырезанный из дерева чур – простое бревно, на котором чей-то нож грубо изобразил лицо. И медвежьи уши…

Лютава почтительно поклонилась единственному ныне хозяину и бессмертному хранителю жилья. Дух избушки жил там еще и сейчас, поэтому нужно заручиться его поддержкой, чтобы надеяться найти здесь приют. Тот обрадовался – его обидело то, что уже давно возле него не было людей. Духи ведь как дети – их нельзя бросать без присмотра. Они от этого дичают.

В сенях нашлось несколько старых полешков, и Лютава растопила печку. Та совсем заснула за время бездействия, но Лютаве удалось одержать победу, и огонь, хоть и без большой охоты, разгорелся. Отволочив оконце, она выпустила дым, потом села на лавку и принялась плести из прутьев корзину, похожую на клетку. Совсем небольшую – ей не нужно быть такого размера, чтобы внутри поместился человек. Закончив, Лютава поставила свое изделие к печке, потом набросила на голову волчью шкуру, положила руки на летучую корзину и постучалась в «навье оконце».

Собственно говоря, она уже вошла туда, шагнув через порог этой избы. Навь отозвалась мгновенно: воздух сгустился, сжался, ему будто бы стало тесно в избушке. И без того неяркий свет помутнел. Навалился страх, по пальцам Лютавы словно бы потекла жидкость, как будто вены открылись, но кровь не кончается, потому что это неисчерпаемая кровь самой Вселенной. Срываясь с кончиков пальцев, капли падали на земляной пол и вспыхивали огнем.

Из сумрака, из пляски незнакомых теней выступила одна – сперва она была тем существом без лица, что приходило во сне, но потом посветлела, и стало можно различить фигуру рослой, могучей женщины. Ее голова была обмотана темным платком, низко надвинутым на глаза, лицо опущено. Пробирала жуть от мысли, что она может поднять глаза.

– Кто ты и из какого мира? – задала вопрос Лютава.

Она знала ответ, но так полагалось.

– Я – Лесава, Молчунова дочь, – глухо отозвалась пришедшая. – Я покинула Явь, но не могу уйти в Навь, пока не передала никому моих кудов.

– Зачем ты искала встречи со мной?

– Мне уже скоро придет срок возвращаться в Явь, но я не могу уйти за Огненную реку. Ты должна помочь мне.

– Почему я должна помочь тебе? – Лютаве совершенно не хотелось сейчас связываться с чужими духами.

– Никому здесь более то дело не по плечу, не по силе. Я хочу, чтобы ты приняла моих духов, не дала им одичать, а потом передала снова мне.

– Тебе? Когда?

– Скоро Мыслята, Дивокраев сын, возьмет жену. Сперва у него родится двое сыновей, а потом на Корочун – единственная дочь. Передай ему, чтобы он дал ей имя Лесава. Когда она созреет, то придет к тебе, ты посвятишь ее в волхвы и передашь мое наследство – моих кудов и мою силу.

Лютава молчала. Принять чужих духов – все равно что взять на свое попечение чужих детей или скотину: хлопот много, а скажут ли потом спасибо? Уходя к новому хозяину, куды на старого и не оглянутся.

– Я велю им повиноваться тебе и верно служить в эти годы, – добавила старуха, чувствуя ее колебания. – Слуги у меня сильные, они тебе пригодятся. Кого-то из них я выращивала сорок долгих лет, кого-то получила от отца. Тебе к судьбе твоей долго еще ощупью брести.

Лютава встрепенулась.

– Я сейчас за судьбой моей путь держу…

– Не там ты ищешь ее, где она ждет. Дешнянский князь берет тебя в жены, чтобы сына родить. Но заклятье не на его жене, а на нем самом, и сколько бы жен он ни брал, детей у него не будет. Выйдешь за него – и себя саму погубишь, и того, кто стоит за тобой.

– Но ведь Бранемеру вещий сон привиделся! – воскликнула Лютава, будто пытась помешать гибели всего задуманного.

Не может эта бабка знать больше, чем девы-удельницы!

– В его сны не только девы-удельницы могут войти, – усмехнулась старуха. – Сны верны в одном: чужая ворожба его силу камнем придавила, но сам он может только сидеть на этом камне и думу горькую думать. Отвалить камень другой сумеет. Может быть, ты. Мои куды тебе помогут. И еще я скажу кое-что – для чего тебе пригодятся мои куды. Ты знаешь, что твоим отцом завладел подсадной дух?

– Что?

И сколь ни неожиданным было это известие, она сразу почувствовала: это правда. Лютомер рассказывал ей, как странно Вершина вел себя в день их отъезда из Ратиславля и как приказал не возвращаться, пока он сам его не позовет назад. Теперь стало ясно, почему отец так поступил. Ему подсказывал тоненький голосок из глубины души, который он принимал за собственную волю. Хотя и удивлялся, почему ему внезапно так опротивели старшие дети.