Алекс Готт - Белый Дозор

— А надпись у вас почему по-английски? — не унимался Лёша.

— Потому, — коротко ответил Манг. Они перешли ров по легким, шатким мосткам, и Лечуньи слегка толкнули ворота своей здоровенной ногой, отчего те бесшумно распахнулись, пропуская хозяев и ратников, несущих Виктора, во двор, и столь же быстро и бесшумно за ними затворились.

Во дворе были английские газоны, белые мелкие цветы, высаженные в форме буквы «W», украшали их, и после нахального ответа Манга Лёша не решился проявлять любопытства на предмет того, что у Лечуний связано с этой буквой.

Дом, стены которого были столь высоки, что сравнились бы, пожалуй, даже с собором Парижской Девы, где сох от неразделенной любви отъявленный гоблин Квазимодо, имел один вход: низенькую дверь, в которую и обыкновенный человек смог бы проникнуть только ползком. Как туда попадали сами Лечуньи, явилось недолгой загадкой: они и вовсе этим входом не пользовались, а служил он, скорее, для отвода глаз и вообще никуда не вел. Вместо того, чтобы пытаться протиснуться в очевидно невозможное, Лечуньи что есть мочи шандарахнули по стене ножищей, отчего дом содрогнулся, и тут же из окна второго этажа опустилась складная лестница, по которой поднялись сперва Лечуньи с Лёшей на руках, а спустя непродолжительное время по их команде двое ратников подняли по этой лестнице Виктора и передали его Лечуньям буквально с рук на руки.

— Перекусить бы? — с надеждой в голосе намекнул Боригнев.

— Здесь не трапезные палаты, мой славянский друг, — с издевкой ответил Просперо и захлопнул окно. Боригнев только рукой махнул. Подошедшие ратники собрались на поляне перед рвом, развели костер, достали припасы для общего стола. Вышаты и Живосила среди них не было: ученик и учитель отстали от остальных, пообещав вскоре к ним присоединиться. Предмет их разговора наедине для всех остался в тайне, но когда, спустя некоторое время, они действительно появились на поляне, то Вышата был чернее тучи, а Живосил очень бледен и взволнован. Волхвам не задают вопросов, поэтому все предпочли сделать вид, что никто ничего не заметил.

Лёша и Виктор оказались в очень просторной, с выскобленным добела дощатым полом (на который их и положили Зиу, Манг и Просперо), с такими же струганными до состояния белизны стенами и потолком комнате, больше схожей с пыточной камерой, как принято было ее изображать на старинных гравюрах в духе Гюстава Доре. Стоял в комнате этакий верстак с тисками по краям и подобием раздвижных рельсов между ними. Было там и кресло, больше напоминавшее техасский электрический стул: кожаные сиденье и спинка, подлокотники, снабженные ремнями для фиксации рук по локоть, передние ножки также с ремнями, служащими для фиксации ног от ступней до колена. Прочие предметы, как то: дощатые кушетки с гвоздями, дыба, крюки, на которые, должно быть, славно, время от времени, подвешивались мясные туши (а может, и не только), полностью завершали образ этой комнаты, не оставляя никаких сомнений в том, что это не что иное, как самая натуральная пыточная камера для садистских развлечений. Покуда наши злосчастные странники опасливо изумлялись увиденному, Лечуньи добыли откуда-то пару чистых простыней, застелили одну из кушеток и верстак с тисками. Затем, безо всяких предисловий, раздев Виктора донага, они схватили его и с силой опустили на кушетку. От боли старый вояка заскрежетал зубами, а белая простыня немедленно окрасилась его кровью.

— Что вы делаете, мерзавцы! — прохрипел Виктор. — Ах, чтоб вас!

— Всегда одна и та же обидная неблагодарность за добросовестное лечение, — пробормотал Зиу, яростно массируя тело шофера и делая из него отбивную с кровью. — Хоть бы раз кто-нибудь обошелся без оскорблений. Нет, нет и нет. — Виктор был молниеносно перевернут на живот и подвергнут той же безжалостной процедуре. Лёша с ужасом видел, как из многочисленных ранок на спине, на ногах, на затылке его старшего товарища сочится кровь. После кушетки с гвоздями Виктор стал напоминать решето! Под его яростные, неумолкающие проклятия Лечуньи закончили свое дело, завернули всеми шестью руками тело недавнего шофера в ту же самую, окровавленную простыню, и Лёше со стороны показалось, что всё это странное, трехглавое существо напоминает гигантского паука, закатывающего очередную жертву в пелену своей паутины. Сделав из Виктора некое подобие кокона, Лечуньи очень аккуратно положили его на пол.

— Ну-с, молодой человек, — совсем по-чеховски обратился к Алексею Просперо, — а теперь вы. Пожалуйте-ка на верстак. Да-с.

— Я должен вам доверять, не так ли? — Лёша выдавил из себя кислую улыбочку. — Я-то думал, что всё это выглядит как-то иначе. Пещера знахаря, сушеные крысы и змеи, подвешенные к потолку, большой котел над очагом…

— В этом доме множество очагов и котлов, юноша. Но они вам ни к чему. И я вас очень прошу, когда вам будет больно, а больно будет, раз больно, значит, это очень хороший результат, вы, пожалуйста, не ругайтесь, как этот ваш старший приятель, — попросил Манг.

— Что же прикажете мне делать? А если матерное словечко вырвется само по себе?

— Что делать? А вы пойте.

— Что петь?

— На ваше усмотрение. — Три пары рук уложили Лёшу на верстак и закрепили его голову и ноги в тисках.

— Степь да степь круго-о-ом, — заорал Лёша от боли в висках, — в той степи глухо-ой… Ай!

Лечуньи, опустив пару рук под верстак, принялись что-то подкручивать, и Лёшины кости противно захрустели, растягиваясь.

— Говорите! Пойте! Главное — не отключаться! — тараторил Зиу, продолжая растягивать Алексея, словно тот был куском резинового жгута. И Алексей всё горлопанил песенку про путь, который далек лежит, а куда он лежит и откуда, про то никому не ведомо и в общем-то не важно и никакого интереса не вызывает.

Изрядно растянув Алексея, Лечуньи привели в действие какое-то приспособление и, не переворачивая верстак целиком, перевернули пациента кверху спиной. Здесь все их шестеро рук принялись за дело и стали мять, щипать, массировать, выстукивать его спину вдоль всего позвоночника. Через некоторое время, проведя по позвонкам так же, как делает это пианист, выдавая лихое глиссандо, Лечуньи принялись за обратное действие, и теперь бедного молодого человека стали, наоборот, сжимать. Затем его вновь растянули и вновь устроили пляску рук на спине. Эта процедура всё продолжалась и продолжалась до тех пор, покуда Лёша, совершенно ополоумевший от боли, вдруг понял, что в его тело, совершенно незаметно пришла прежняя, полноценная чувствительность. Он попробовал пошевелить рукой, и это у него получилось! С ногой дело обстояло сложней, так как обе ноги всё еще оставались зажатыми в тиски, но Лёша чувствовал, что он может двигать ими!