Ольга Лукас - Спи ко мне

– Странно, – пробормотала Наташа, – почему тогда вокруг тебя нет такого ажиотажа, как вокруг него? Едва открою Интернет – натыкаюсь на баннер с его физиономией. И подпись – «Шок! Это заявление просто взорвало британские СМИ!»

– Ничего странного. Я делаю только песни, и совсем забила на биографию. И уж конечно, не заявляю для британских СМИ шокирующих заявлений. А у него одних имиджмейкеров – сорок штук.

– Несправедливо! – вмешалась Кэт. – Давай я хотя бы сошью тебе шокирующий кардиган.

– Ха, спасибо. Только на шокирующий у меня денег не хватит.

– Ты ткань купи, или вместе съездим, я знаю одно недорогое место. А сошью я за так. Ты будешь в нём выступать, а я – гордиться своей причастностью.

– Правда? – переспросила Снусмумра и внимательно на неё посмотрела. – Спасибо. Только я всё же наскребу монет и заплачу за работу. И ты не привыкай ничего бесплатно делать – даже если тебе очень это нравится. Любой труд должен быть оплачен.

– Кстати, – вспомнила Наташа, – а вы потом ещё долго за кулисами с бомжом этим сидели? Он тебя не утомил своим бренчанием? Зачем ты вообще в него вцепилась?

– Зачем вцепилась – не помню. Зато потом оказалось, что это – Энский Кот. Ну, вы вряд ли знаете.

– Я знаю, – тихо сказала Мара, – он был настоящий поэт и настоящий артист. Я его песнями заслушивалась. У меня только два альбома было, я их знала наизусть – до мельчайшей погрешности плёнки. Говорили, он уехал автостопом в Москву и пропал. Я думала, он умер.

– Говорили! А он и умер. Но воскрес. У вас на глазах воскрес. Господи, да если бы вы знали, что это за человек! Это как… Не знаю, как Пушкин. Как Боб Дилан. Мы потом поехали ко мне, и он всю ночь сидел на кухне и заново собирал себя по частям. Тут – куплет, тут – проигрыш. Я не выдержала – под утро спать пошла, да ему и не нужны были зрители. Проснулась – а он себя полностью собрал и совсем вернулся. Сидит, натурально, Энский Кот, какого я на концерте видела лет десять назад. И новую песню наигрывает.

– Бывает же такое, – покачала головой Наташа. – Ну, вот он возродился. И что ему теперь – по кабакам играть?

– А что? Я же играю! – огрызнулась Снусмумра. – Сейчас будем общую программу готовить. Летом поедем по стране с концертами. Что, по-твоему, не так?

– Да всё отлично! Я просто хотела сказать, что это удивительное совпадение, – примирительно сказала Наташа. – Ты ведь могла пройти мимо. Ведь все же проходили!

– Ладно, скажу, – махнула рукой Снусмумра. – Я сразу его узнала. Я так часто воображала встречу с ним. Представляла всякие варианты, и такой тоже. Говорили, что он не умер. Кто-то видел его в Москве. И я верила, что тоже увижу.

– А вдруг это не он? – осторожно спросила Мара. – Вдруг ты так часто представляла варианты, что представила наяву то, чего нет?

Снусмумра обернулась к ней.

– А ты приходи завтра в кабак, где он будет играть. Приходи, я адрес дам. Уже пошел слух, что Энский вернулся. Завтра аншлаг будет.

– А вдруг это коллективный самообман? – продолжала Мара. – Вдруг вам всем просто очень хотелось, чтобы он вернулся?

– А вдруг я – не я? А вдруг она – не она? И все люди в мире только притворяются, чтобы однажды превратиться в страшных инопланетных чудовищ и сожрать лично тебя, чавкая и урча? Думай об этом и бойся. А мне некогда. Я Кота пойду кормить.

Снусмумра ушла. Позвонили из бухгалтерии и сказали, что в порядке исключения готовы выплатить деньги по заявке, заполненной по старой форме, если расписка в получении денег будет датирована позавчерашним днём. Наташа взяла в руки расписку Снусмумры и вписала нужную дату. «За то, что выступала на разогреве» – перечитала она. Интересно, подаст ли кто-нибудь в небесную канцелярию записку следующего содержания: «За то, что вернула к жизни человека и художника»?

– Пока я буду ходить, – повернулась к своей команде Наташа, – сделайте по-быстрому почетный аккаунт Снусмумре и этому её Энскому другу. Я думаю, им будет полезно. Для рекламы концертов.

– И полезно, и приятно! – вставила Кэт. – Хорошая ведь сеть вышла, даже хочется пригласить друзей! Даже самой писать туда хочется! Уже не по работе, а так. Я всё искала, искала что-то подобное – и никак не могла найти. И вдруг оказалось, что мы сами сделали то, что надо. Ведь правда, правда, а?

Она вопросительно посмотрела на Мару.

– Правда, – ответила та. – Если не можешь найти мир себе по вкусу – создай свой.

Глава тридцать седьмая. Робинзон звонит четырнадцатому

Перед самым пробуждением Наташа и Рыба попали в некое подобие цирка. Крошечная арена была устлана протертым в нескольких местах зелёным ковром. Ряды складных деревянных стульев, покрытых тёмным лаком, уходили вверх, в темноту. В неярком свете софитов плясали мириады пылинок. Купол отсутствовал, где-то там, наверху, шумел дождь, но капли испарялись ещё в воздухе. Кроме двух нечаянных сновидцев, других зрителей в цирке не было.

На сцену вышел печальный человек с помятым лицом. На нём была чёрная шляпа, начищенные остроносые штиблеты и белое трико в красный горошек. Человек скомкал щёки, как кусок мягкого пластилина, и неестественно растянул их в стороны. Затем поколдовал над своей внешностью ещё немного – и лицо превратилось в башню с часами, потом – в восьмигранный фонарик, потом – в блюдо с фруктами. Откуда-то из-под ног у Наташи с Рыбой циркач достал кремовый торт. Вылепил такой же торт из своей нестабильной внешности. Упал тортом прямо в торт. Встал, поклонился, смахнул всё лишнее. Вылепил из себя Рыбу. Потом – Наташу. Потом – Гогогу. Потом – какого-то неимоверно царственного дядьку с признаками вырождения на холёном лице. «Император…» – прошептал Рыба, сложил кисти рук пирамидкой, поместил нос между средними и указательными пальцами и закрыл глаза. Но пластилиновый человек уже тормошил его, подставляя свои щёки для свободного творчества. Наташа с наслаждением раскатала императора в блин – Рыба наблюдал за её действиями с некоторым ужасом – и вылепила уточку для купания. Циркач зааплодировал, хотя он вряд ли мог видеть то, что приключилось с его лицом. Следующим был Рыба. Он решительно помотал головой, отказываясь участвовать в таких глупостях, но уточка заплакала настоящими слезами. Невозможно упорствовать, когда плачет уточка. Мастер из хрупкого мира зажмурился, прикусил нижнюю губу, потом тряхнул головой, и его руки заплясали вокруг пластилинового лица.

Постепенно из плена вязкой массы показался высокий лоб, прямой, правильной формы нос, тонкие губы. Раскрылись умные, чуть ироничные глаза. Рыба замер на мгновение, привычным жестом накрыл руками почти готовый шедевр – и на высоких скулах клоуна заиграл живой румянец. Артист ущипнул себя за щеку, попробовал оттянуть её в сторону – она не поддавалась. Он достал из шляпы маленькое зеркальце, посмотрел на себя. Залюбовался. Улыбнулся. Прошелся пальцами по зубам, как по клавишам – все на месте, и такие прямые да белые – хоть сейчас в рекламу зубной пасты!