Екатерина Оленева - Невеста для Мрака (СИ)

Ради этого стоит терпеть боль. Ради этого стоит идти на риск. Ради этого стоит жить.

— Родовые пути открыты, — с удовлетворением сообщила Марилисса.

Они стояли рядом с Танитой, плечом к плечу.

— Тужьтесь, ваше величество. Тужьтесь.

За окном давно уже рассвело. Мне даже казалось, что скоро вечер. Я так устала, веки налились свинцом, сил почти не осталось.

Всё, что я раньше представляла себе о рождении новой жизни оказалось неверным — в момент рождения ребёнка я не почувствовала боли. Никакой. Она ушла вместе со схватками. Чувство тяжести и распирания внизу живота вдруг прошли, а какая-то часть моего тела, часть меня самой вышла из меня, чтобы отныне зажить самостоятельной жизнью.

Голова кружилась.

За первоначальным облегчением последовал настоящий приступ ужаса: я не услышала крика моего ребёнка!

— Он жив?! — рванулась я вперёд, пытаясь вырваться из рук удерживающей меня Таниты. — Мой ребёнок жив?! Я не слышу его!!!

Руки Таниты, упираясь в плечи, заставили меня опустить голову на подушку.

— Всё хорошо, госпожа. С малышом всё в порядке.

— Но я его не слышу.

— Поверните голову. Смотрите сами.

Мне трясло. Трясло с такой силой, что я боялась, как бы не упасть с кровати. Что за ерунда такая? Просто падучая какая-то, и не остановиться никак, руки и ноги мне не подчиняются.

— Тише, девочка. Тише.

— Не могу, — прохрипела я. — Не могу это остановить…

Танита поспешно смешала какие-то травы и дала мне выпить горькой, холодящий язык, настойки.

Короткая судорога боли вновь скрутила живот узлом.

— Что?.. — испуганно ойкнула я. — Неужели у меня близнецы?

— Это просто послед, — проинформировала Танита.

Марилисса тем временем уложила на столик ребёнка, который с ног до головы был покрыт неприятной белой слизью, умело обмыла его, превращая в то розовое чудо, которое всегда представляешь себе при слове «младенец». Запеленала в белые кружевные пелёнки и поднесла мне.

— Ваш сын. Хотите взять его на руки?

Мой сын?.. Мой сын! Я потянулась к нему всем телом. Всей душой.

Свершилось! Я держу на руках маленькое чудо. Смотрю на его маленькое сморщенное, как у старичка, личико, которое каким-то непостижимым образом исхитряется быть красивым.

Такая приятная тяжесть, мягкое бархатистое тепло, и запах — непередаваемый запах.

Весь тот ад, который я пережила в последние часы растаял, словно и не был. Всё сделалось второстепенным и незначительным перед этим маленьким незнакомцем — моим сыном.

Мне казалось логичным, что недоношенный младенец будет лысым, как коленка. Но я ошиблась. Голову ребёнка покрывали волосики, густые, точно мох. Любопытно было посмотреть, какие у него глазки. Я подула ему в личико в надежде, что он их раскроет, но он только поморщился, двинул аккуратным маленьким носиком. И всё.

— Глазки у всех детей одинаковые, ваше величество, — по-прежнему улыбаясь, сказала Марилисса, правильно расценив мои старания. — Обычно они цвета ртути. Лишь к концу первого месяца жизни приобретают истинный цвет. Хотите, я возьму его?

Но я жадно, как скупец сокровище, прижала ребёнка к себе.

Я глядела и не могла наглядеться, любовалась и не могла налюбоваться. Вот уж никогда не думала, что маленький комочек живой плоти, который даже не глядел на меня, вызовет у меня такой восторг.

Какой же ты храбрый, душа моё, сердце моё. Ведь ты единственный, кто прошёл сегодня со мной всю дорогу от начала до конца и, вопреки всему, выжил.

Если бы ты знал, сколько мужчин пытались управлять мной, заполучить меня со всей моей силой, а ты вот лежишь, сопишь сладко и даже не знаешь, что твоя мать наконец нашла себе повелителя и господина.

Ради тебя я готова бороться со всем миром и с любым демоном.

Плевать на корону. Плевать на мужа. Плевать на весь мир. Я убью любого, кто только посмеет приблизиться к тебе, разорву на части голыми руками. Никому я тебя не отдам. Никому! Даже твоему отцу. Ты — мой и только мой.

Ну, по крайней мере, в ближайшие двадцать лет как минимум, пока не придёт время отдать тебя твоей жене. А там, Двуликие помогут, пойдёшь ты не в меня, однолюбку, а будешь, как твой батюшка, бегать за сотней юбкой.

Хотя нет, я не хотела бы для тебя такого. Только по-настоящему полюбив, человек может быть счастлив. Похоть и блуд разрушают по кирпичику сначала тело, потому душу, заставляя их разлагаться и смердеть. А я хочу для тебя только всего самого лучшего, мой ангел.

Спи, моя радость. Спи. И ничего не бойся. Я найду способ, чтобы нам быть вместе. Люблю тебя. Люблю! Всё, что есть во мне хорошего, без остатка принадлежит тебе.

— Госпожа? — выразительно глянула на меня Марилисса. — Вам действительно необходимо отдохнуть. И ребёнку — тоже.

Я нехотя передала ей сына, с условием, что кроватку устроят рядом со мной.

Танита принесла стакан кефира, на который я без отвращения и взглянуть не могла, но пришлось выпить, чтобы она оставила меня в покое.

Ребёнок почти сразу заснул, как только Марилисса положила его в кроватку.

Танита вопросительно глянула на меня:

— Госпожа? Ваш кузен…

— Что?

— Он настаивает на встрече с вами.

— Пусть войдёт, — ответила я, проигнорировав неодобрение в её глазах.

Что поделать? Я и сама не слишком одобряла собственное решение.

Танита вышла, тихо прикрыв за собой дверь, предварительно подбросив дрова в камин.

Усталость брала своё, глаза закрывались. Я была словно здесь и не здесь.

Эллоиссент приблизился осторожно, будто шёл по хрупкому льду и, присев на стул, стоявший рядом с кроватью, нерешительно коснулся моей руки.

— Одиффэ? Как ты?

— Теперь хорошо. Но знаешь, рожать — это сущий кошмар. Без преувеличения.

Он тихо засмеялся:

— Ну, если ты так говоришь, значит, так и есть. Неженкой ведь тебя не назовёшь. Можно полюбоваться на результат твоих усилий?

Я кивнула, с нежностью и тревогой наблюдая за тем, как он приближался к нашему сыну.

Эллоиссент остановился, положив руки на перила и с любопытством принялся разглядывать спящего малыша.

— Я возьму его? — метнул он на меня вопросительный взгляд.

— Только осторожно. Он такой хрупкий.

Когда Эллоиссент подхватил его на руки малыш даже не проснулся.

— Как странно…

— Что именно? — уточнила я.

— Все те, кто живёт на свете, когда-то выглядели вот так же беспомощно и мило. Представить не могу его взрослым.

— Я тоже. Но он должен вырасти красивым и сильным. Каким ему ещё быть у таких родителей, как мы?

Эллоиссент снова засмеялся: