Вадим Панов - Головокружение

— Предатель!

Арнольд ударил Ваню в бок. Он полностью восстановился, а потому удар вышел крепким, да еще рядом с разрезом на животе, и Сиракуза вскрикнул от резкой боли, ослабил хватку, и Арнольд мгновенно освободил вооруженную руку.

— Сдохни.

Мачете вновь взлетело вверх, Ваня зажмурился, но…

Репортер уполз, но не сбежал. Не остался в уголочке, дожидаясь, чем закончится поединок, не сдался. Трясясь и подвывая от страха, шас прополз за стойку, где предусмотрительный Упций держал дробовик, и взялся за оружие. Репортеру было страшно и противно, он не хотел никого убивать, но не видел другого выхода. Он взялся за оружие и поднялся на ноги.

И в тот самый миг, когда мачете взлетело вверх, прицельный выстрел снес Арнольду половину головы.

Эпилог

«Непотопляемый Кувалда. Нельзя сказать, что результат грандиозной междоусобицы был предсказуем — свидетели показывают, что в Южном Форте шла настоящая война. Но и неожиданным его назвать трудно: одноглазый Кувалда в очередной раз доказал королеве Всеславе, что способен контролировать свою непутевую семейку…» («Тиградком»)

— А жалко, мля, что Чемофан, фурак такой, пулю схлопотал, — протянул одноглазый, разглядывая новенькую, свеженамалеванную картину «Величайший фюрер Кувалда вступает в освобожденный Южный Форт в сопровождении верных Шибзичей». Холст, масло, безвестный студент Суриковского за двойную цену. — Если бы он, фурак такой, выжил, то был бы законно повешен на рафость честным ребятам.

— И не говори, твое великофюрерское, — верноподданно поддакнул Копыто. — Удавить его было бы здорово, а то государственная виселица простаивает, мля, словно у нас веревка кончилась.

— А она не кончилась, — прежним, размеренным тоном продолжил одноглазый и вдруг посмотрел на уйбуя. Оценивающе посмотрел, словно мысль какая в голове образовалась случайно. — Но непонятно, мля, кого к веревке той прицепить ненафолго?

— Гнилича какого, или Дурича, — предложил Копыто. — Их много развелось.

— И ханцлеров тоже развелось, — заметил Кувалда.

— Один всего, — уточнил уйбуй. — Был.

— Фля семьи это много.

— Дык он уже в отставке давно. — Копыто умильно улыбнулся. — И ничо такого боле не замышляет.

— И фолю мне вернуть не замышляет, которую заныкал тогфа?

— Так доля та в вискиделательную машину вложилась, — хладнокровно ответил уйбуй. — И Дуричи тупые ее бетонной плитой придавили.

— Жалко, что ее, а не тебя.

— Не, совсем не жалко, ни хрена. Вискиделательную машину жалко, а вот то, что я уцелел — не жалко, а очень даже хорошо.

Преданности, с которой Копыто смотрел в единственный глаз фюрера, могла бы позавидовать самая верная на свете собака. «Умру за тебя, коль прикажешь!» — обещал пламенный взгляд уйбуя и не позволял фюреру заподозрить неладное.

«Он будет денег требовать, но ты не тушуйся, — втолковывал Ваня. — Доказательств у Кувалды никаких нет, говори, что все вложил в винокурню, и он отстанет. Теперь все от тебя зависит, это дело отработаешь, то и получишь».

А отрабатывать было что: честный Сиракуза сохранил для Копыто изрядную сумму, вот ее-то, родимую, уйбуй и защищал, изо всех сил создавая на физиономии нужное выражение.

— То есть ты все-все-все свои бабки в вискифелательную махинацию ухнул? — с подозрением осведомился Кувалда.

— Все-все-все, — подтвердил Копыто.

— Ифиот, мля.

— Для семьи старался, твое великофюрерское.

— Фля семьи старайся, но себя не забывай.

— Можно я запишу?

— Я те запишу, мля, грамотей хренов. — Одноглазый помолчал. — На какие шиши я теперя Форт восстанавливать буфу, а?

Бывший канцлер уныло развел руками, всем своим видом показывая, что о «шишах» каких-то ему ничего неизвестно.

— А может, повесить тебя все-таки, а? Как изменщика и растратчика?

— А можа, лучше я в твою честь кого-нибудь другого повешу? — вопросом на вопрос ответил Копыто.

— Соскучился, что ли?

— Не без этого, — кивнул уйбуй и доверительно сообщил: — В Англиях этих и прочих бенилюксах душно, до беспредела, мля. Вешать можно тока в заграницах, то есть, ежели кого повесить хочешь, то надо завербоваться и на юг мотать, а я не мог вербоваться, потому как я был миллионер и не по чину…

— Заткнись.

— Слушаюсь!

— Кретин!

— Так точно!

Кувалда помолчал, после чего поинтересовался:

— Уйбуем быть хочешь?

— Я? Да я… Да я за тебя… За тебя… — Копыто поднапрягся и выдавил из глаза настоящую слезу. — Кого хошь… за тебя…

— Лафно, лафно, мля, не хнычь. Только впрефь — никакого крысятничества.

— Да ни в жисть!

— В таком случае, — одноглазый благодушно потрепал уйбуя по плечу, — с возвращением в семью, фубина.

Как все бессмысленно: надежды, мечты, слезы…

Как все жестоко.

Вчера вечером, закутавшись в одеяло и спрятав лицо в подушку, Даша надеялась, что время лечит. Искренне верила, что одной ночи окажется вполне достаточно, чтобы оставить позади все последние события. Надеялась проснуться в хорошем настроении, начать все с чистого листа…

Или не проснуться вообще.

Глупая, конечно, мысль, но она мелькнула при виде пустой квартиры. Душной, потому что июнь в Москве выдался на удивление жарким, и одновременно холодной, словно вырубленной из льда. Квартира, в которой рухнула ее скромная личная жизнь. Сначала она, а за ней и мечта.

Удивительная мечта стать могущественной волшебницей.

Еще вчера утром Даша верила, что чудо возможно. Еще вчера вечером она стояла в шаге от мечты, на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии одного-единственного удара. Вчера… И она не смогла. Не переступила через себя, решив остаться тем, кто она есть — простым, но хорошим человеком.

Чья мечта разбилась вдребезги.

Не проснуться…

Глупая мысль едва скользнула по краешку сознания, но след оставила глубокий, с ухмылкой спросила: «Может, так будет проще?» — и продолжала спрашивать снова и снова.

Не проснуться…

Но не получилось.

Даша раскрыла глаза около одиннадцати и сразу поняла, что время ничего не лечит. Во всяком случае, не боль от погибшей мечты. А потому валяться в кровати, как поступила бы она в любой другой воскресный день, девушка не стала. Поднялась, накинула халат, на автомате посетила ванную, затем вышла на кухню, включила кофеварку — есть не хотелось, и уселась за стол.

Почему мечта требует платы? Потому что ничего не дается даром? Да, так, и с этим Даша давно смирилась. Жизнь есть жизнь, так что пусть будет плата, пусть, но почему такая высокая? Что именно в желании стать волшебницей требует крови?