Юрий Никитин - Уши в трубочку

Солнце передвинулось на западную часть неба, там великолепный закат, краски играют на бис, автор всего великолепия выходит и довольно кланяется, заслужил, все здорово, особенно то, что жара чуть спадает, а ночью здесь, говорят, вообще вода замерзает в лужах, хотя где это в Сахаре вода? Шея затекла, но я упорно отворачивал лицо от солнца, в чистом безоблачном небе мелькают черные мухи, и когда раздался далекий грохот и в паре сот метров опустился небольшой космический корабль, я тоже сперва подумал, что это муха, только побольше.

Люк распахнулся, по простой лесенке на песок спустился подросток, за ним еще один, а когда вышел третий, еще меньше, я врубился, что это не подростки, совсем не подростки. Наверняка и на других планетах есть свои камбоджийцы и вьетнамцы, хотя эти без туземных пик и барабанов, а одеты в костюмы высотных летчиков. Лица, правда, открыты, я плохо рассмотрел, а они разбрелись в разные стороны, время от времени что-то хватают в песке, суют в ящички либо бегом относят в корабль.

Меня заметили не сразу, явно все-таки вьетнамцы или японцы, у них там все в очках, двигаются, глядя в землю, пока один едва не наткнулся на мои растопыренные ноги.

– Ой, кто это?

К нему быстро подбежала женщина, вскрикнула тонким детским голосом, словно главная героиня всех индийских фильмов:

– Ой, какой красивый!

Она поспешно протянула ко мне руки и ухватила на руки питона, словно страшась, что находку перехватят коллеги. Второй сказал с укором:

– Икана, ты же специализируешься на формика пиццеа!..

– Этого питончика, – ответила она, – подарю своему брату. Он любит таких зверюшек.

– А если укусит?

– Увы, – сказала она с жалостью, – это же не змея, питоны не кусают и не жалят… А чего здесь этот туземец?

Мужчина посмотрел на меня задумчиво, предположил:

– Что-то ритуальное. Обряд инициации, к примеру.

– Инициации? – повторила она. – Но это же в подростковом возрасте…

– Многие до седин не выходят из подростковости, – возразил он. – А то и вовсе из ребячества. Пусть, не будем вмешиваться в обычаи туземных племен! Мы же все-таки исходим из доктрины общегалактических ценностей?

– Да, конечно, – ответила она поспешно. Взгляд зеленых глаз остановился на моем обгорелом лице, с него клочьями слезает не только кожа, но сползают, как при тектонических сдвигах, целые пласты прожаренного мяса. – Терпи, туземец… Детские иллюзии теряются трудно. Быть мужчиной не так уж и плохо… Хотя ребенком, бесспорно, приятнее.

Отвернулась, во взгляде сочувствие, смешанное с безразличием и легкой брезгливостью, которую тщательно скрывает, чтобы не задеть моих чувств. Мужчина сказал мирно:

– Смотри, по лицу видно, как он гордится этим испытанием. Еще бы, не всех к нему допускают, не всех!..

– Ладно, – сказала она, – пойдем.

– Пойдем, – согласился он. – Видишь, он глаза выпучил! Гневается, видать.

Женщина, которую он называл Иканой, слегка поклонилась мне и произнесла настолько певуче тоненьким голоском, что я ожидал тут же грациозного танца с пением и двиганьем головы из стороны в сторону:

– Прости за вторжение в ваши… ваши священные ритуалы. Мы удаляемся, дабы не потревожить…

– Да-да, – сказал мужчина, – дабы не потревожить.

К ним подошел третий, еще мельче, уже не вьетнамец, а настоящий звездный пигмей, всмотрелся с отвращением:

– Господи, везде эти дикари!.. Нет, это надо прекратить.

Он вытащил нож и посмотрел на мое горло. Женщина вскрикнула:

– Гого, прекрати!.. Твой бог пусть правит в твоем народе, в чужое племя пусть не лезет!

– Мой бог Кокацепль, – провозгласил пигмей, – бог всего сущего, он получает в свое владение любую звездную систему, на которую ступает сандалия телурийца. Так что здесь правит Кокацепль, и я – от имени бога.

Не успели его остановить, он одним взмахом перехватил ремень на моих руках, выдернул кляп изо рта. Женщина вскрикнула мне жалобно:

– Прости, прости нас за нарушение ваших священных ритуалов! Но этот глупый человек… он фанатик… если потребуете, мы выдадим его вашему племени на расправу, мы чтим обычаи всех племен и народов…

Другой ухватил пигмея сзади и держал его крепко, не давая двигаться, а женщина подобрала веревки и готовилась снова связать мне руки. Пигмей смотрел гордо, счастливый, что дикари разорвут на части, обретет сан мученичества. Я прохрипел обгоревшим ртом:

– Нет Кокацепля, кроме Кокацепля… и ты пророк его… Я признаю его верховным богом…

Двое ахнули, пигмей засиял довольством, подрос, расправил плечики.

– Я же говорил, – произнес он с чувством. – Я же говорил!.. Наше учение истинно, потому что оно верно.

– Я чувствую необходимость припасть к его истокам, – твердо сказал я. – Возьмите меня с этой планеты, где все еще не знают истинной веры в Кокацепля! Это погрязший в невежестве мир, а я хочу ощутить свет… это так мучительно – видеть только узкий лучик!

Мужчина и женщина не успели раскрыть рты, пигмей пообещал твердо:

– Мы берем тебя с собой!

Он поперхнулся, но слово не воробей, вылетит – таких поймаешь, коллеги уставились на него, он заблеял и задвигал ногой, словно пытался соскрести с подошвы что-то прилипшее, похожее на глину, но совсем не глину. Мужчина сказал строго:

– Мы – не можем!

– Знаю, – ответил пигмей несчастным голосом, – но я… пообещал!

– Ну и что?

– По нашей вере нельзя брать слово взад!

– Брать нельзя, – отрезал мужчина, – но тебе его могут вернуть!

Он повернулся ко мне, рука легла на пояс с большим бластером в уже расстегнутой кобуре, но я заговорил первым:

– Нам лучше поспешить, ибо проклятие падет на голову того, или на головы, если их у него несколько, кто задержит приобщение неофита к свету и знанию. Я никогда не верну вам этого слова.

Корабль несется в пространстве, где впереди звезды постепенно белеют и стягиваются в ком, а сзади краснеют и растворяются в инфракрасном цвете, пока мы вовсе не обогнали свет, и тогда на задних экранах зачернели или восчернели угольные ямы, жуткие и страшные, спереди же блистает только одна яркая звездочка, но это, оказывается, не звезда, а так выглядят все звезды и все галактики, стянутые в одну точку свернутого пространства.

Корабль внутри оказался намного просторнее, чем выглядит снаружи, здесь это целый город, а экипаж, как я выяснил в первый же день, всего из троих: Додо – капитан и экзобиолог, Гого – штурман и по совместительству пророк нового бога, а также – Икана. Кем она была, не понял, да и не старался понять, достаточно и того, что женщина, что еще надо, сразу же и симпатичнее всех, хотя именно она намеревалась оставить меня умирать в песках, гуманистка, видите ли, нельзя вмешиваться в чужие ритуалы, дура… но красивая, надо признать, красивая, не зря же дура. И чем больше я смотрел на ее милое и утонченное, как у королевы эльфов, лицо, любовался ее огромными удлиненными глазами, тем больше убеждался, что она дура не простая, а редкостная, что из-за таких вот дур начинаются войны, строятся индийские гробницы и египетские пирамиды, создаются и разрушаются империи, а звездолеты отправляются в глубокий космос за какой-нибудь хреновиной, чтобы вызвать блеск в глазах вот такой же, что куда выше всякого там примитивного ума, ведь она – красивая.