Чарльз Де Линт - Лезвие сна

— Больше я туда не возвращалась, — закончила Барб. Она наконец-то взглянула в лицо Изабель и попыталась улыбнуться. — Ты об этом хотела меня предупредить?

Она ничего не знает о ньюменах.

— Я хотела встретиться с тобой с того самого дня, когда узнала, что ты работаешь под его руководством, — сказала Изабель.

Это было почти правдой. Конечно, основной ее заботой были ньюмены, но она должна была подумать и о Барб тоже. Она на самом деле хотела уберечь Барб от той боли, которую ей пришлось вынести самой.

— Я не знала, как к тебе подойти. Боялась, что ты примешь мои слова за злобные выдумки, за ревность, поскольку ты заняла мое место в его студии.

Барб понимающе кивнула.

— Я не могу сказать, как отнеслась бы к предупреждениям до того, как это произошло. С самого первого дня я понимала, что с ним не всё в порядке. Но с его бранью я могла мириться. Мой отец тоже время от времени принимался меня ругать. Но однажды он поднял на меня руку. В тот же вечер я ушла из дома и больше никогда не возвращалась. — На лице девушки появилось выражение замешательства. — Странно, не правда ли? Рашкину я предоставила второй шанс, а своему отцу — нет.

— Мой отец тоже кричал на меня, — сказала Изабель. — Он придирался всегда, за исключением тех случаев, когда предпочитал демонстрировать холодное презрение. Но ни разу не ударил. В отличие от... — Перед мысленным взором Изабель возникла картина зимнего дня, удары и пинки Рашкина, а потом падение с металлической лестницы. — В отличие от Рашкина.

— Я до сих пор не понимаю, — задумчиво произнесла Барб. — Из-под его кисти вышли самые замечательные произведения современного искусства. Как он может быть таким, какой он есть?

— Боюсь, мы ожидали слишком многого, — вздохнула Изабель. — Мы не отделяем творчество от автора.

— А как можно отделить одно от другого? Его картины так искренни, как можно не считать их частицей его души?

На это Изабель ничего не сумела ответить: она и сама не раз задавалась тем же вопросом, но, как и Барбара, нисколько не приблизилась к разгадке.

— Послушай, — заговорила Барб. — Не хочу показаться грубой, но разговор на эту тему... Бесспорно, хорошо, что можно с кем-то поделиться своими переживаниями, и я благодарю судьбу за эту встречу, но воспоминания об этом кошмаре выбивают меня из колеи. Я лучше пойду.

— Я понимаю, — кивнула Изабель. — Только сначала...

Она спросила телефон девушки, объяснив, что хочет дать его Алану, чтобы тот позвонил, если подвернется подходящая работа. Барб нацарапала семь цифр в альбоме для эскизов и вырвала листок.

— Я ничего не могу обещать, — предупредила Изабель.

— Я понимаю.

— И еще я хочу дать твой телефон Альбине Спрех, владелице галереи «Зеленый человечек».

— Правда? Это было бы чудесно. Я до сих пор никак не могу пробиться ни в одну дверь. Везде принимают только по рекомендациям.

— Может, нам удастся изменить положение, — сказала Изабель.

— Или хотя бы попробовать, — невесело улыбнулась Барб.

— Мне жаль, что я заставила тебя снова пережить всё это. Я просто не слышала, что ты оставила Рашкина. Если бы знала, не стала бы тебя беспокоить.

— Не стоит извиняться. Иначе мне никогда не представился бы шанс познакомиться с тобой.

Прежде чем Изабель смогла справиться с волнением от очередной похвалы ее таланта, Барб убежала, словно за ней гнались призраки, разбуженные недавним разговором. Изабель оставалась на ступенях библиотеки, пока собственные призраки не заставили ее покинуть это место. Она не бежала, как Барб, но и не медлила. И ни разу не оглянулась.

Отрывки из дневника

У каждой вещи должно быть свое место.

Иногда мне кажется, что всё на свете уже известно, и каждый из нас просто отбирает те факты, которые его устраивают. Наверно, из-за этого мы так разобщены. Не только наши мысли представляют собой отдельные острова в океане, но и мы сами живем каждый в своей реальности. Где-то существует нейтральная территория, на которой мы могли бы договориться друг с другом, но у каждого из нас свои отправные точки, полученные еще в детстве, и дальше каждый идет по собственному пути. Мы испытываем трудности в общении не потому, что не находим общего языка, а из-за того, что факты, отобранные одним человеком, не согласуются с фактами другого. У нас нет общепринятых понятий, и неудивительно, что так трудно договориться друг с другом.

Возьмите, например, искусство: музыку, живопись, литературу, что угодно. Принято считать, что именно искусство способно разрушить границы между людьми и помочь найти точки соприкосновения, чтобы облегчить общение. Но вместе с тем лучшие произведения искусства предполагают возможность индивидуальных интерпретаций. Никто не желает, чтобы на его творение навешивали ярлык, разве что чисто теоретически. Ни один автор не согласится, чтобы его работу поместили в витрину и надписали, что она значит именно это, а не что-то иное. Каждый из нас посещает выставки, читает книги, смотрит спектакли и выносит что-то для себя, при этом не забывая заглядывать через чужое плечо и сравнивать результаты наблюдений, изменяя собственные выводы и в конце концов получая совершенно разные впечатления из одного и того же источника. Всё бы ничего, но во время обсуждения того или иного произведения каждый из нас считает, что все остальные увидели то же самое, что и он.

Всем известно, что никто не способен проникать в чужие мысли. Можно догадываться о мотивах того или иного поступка, но нельзя знать наверняка. Да и как это было бы возможно, если мы и сами не всегда до конца осознаем причины своих действий.

Вот один из примеров. Я точно знаю, зачем забрала «Пэддиджека» из дома Изабель — чтобы спасти его от огня. Но я не знаю, почему держу его у себя. Почему не сказала Иззи, что картина находится у меня. Возможно, это из-за того, что она очень изменилась с той ночи, наотрез отказалась от своего магического дара и ньюменов. Иззи стала очень сдержанной. Это можно понять, учитывая страшные испытания, выпавшие на ее долю, но всё же... Мне кажется, я боялась, что Иззи может как-нибудь избавиться от полотна — продать его или, что еще хуже, отдать Рашкину. Кроме того, нашлись люди, которые утверждали — естественно, за ее спиной, но слухи дошли и до меня, — что она сама подожгла дом.

Я понимаю, это совершенно невозможно, но Иззи заявила, что в ту ночь видела на острове Рашкина, а у него нашлись доказательства того, что он в это время был в Нью-Йорке. Я верила Иззи. Правда верила. Я старалась верить. Но я не могу заставить замолчать ту часть моего сознания, которая до сих пор сомневается. А вдруг, получив из моих рук картину, Иззи ее уничтожит? «Пэддиджек» — не просто один из ее ньюменов. Он настоящий. Я о нем писала. Я написала его историю еще до того, как узнала о существовании картины. Иногда мне казалось, хотя я и понимала, что не права, будто я сама принимала участие в его создании.

Но в итоге вышло так, что я украла картину у своей лучшей подруги. Я украла ее у человека, которого люблю больше всех на свете. И этот факт невозможно объяснить. Я бы хотела спасти и остальные полотна, но они были спрятаны на чердаке под самой крышей, добраться до них было невозможно, и ньюмены погибли. Все. Кроме Джона. Не могу понять, каким образом его полотно уцелело в огне, но я знаю это наверняка, поскольку встретила Джона пару дней назад на автобусной остановке к северу от Ли-стрит. Не знаю, видел ли он меня, но к тому времени, когда я подбежала к месту, где он стоял, там уже никого не было.

И я никогда не говорила об этом Иззи.

Думаю, если бы не ее отчужденность, я бы рассказала ей обо всем. Иззи держится со мной, как всегда, дружелюбно, но какая-то дверца в ней захлопнулась, и между нами нет прежней близости. Я сохраню «Пэддиджека» у себя до тех пор, пока она не отойдет от этого несчастья.

Хочу сказать еще одну вещь. Я не верю, что Иззи подожгла дом. Знаю, есть такие, которые в это верят, но я к ним не отношусь. Она ни за что не поступила бы так со своими ньюменами.

Но, если я настолько уверена, почему до сих пор не отдала ей картину?

Сегодня я встречалась с доктором Джейн — она ненавидит, когда я так ее называю, но ничего не могу с собой поделать. Это имя засело у меня в голове, и я не могу от него избавиться. Она ничего не сказала, она никогда не раздражается, но я поняла, что она разочарована. Разочарована отсутствием прогресса в моем лечении. Я часто хочу ей сказать, что моя жизнь перекошена с самого начала и продолжает такой оставаться. Как мне в ней разобраться, если я даже не знаю, чего хочу?

Хотя это не совсем верно. Я знаю, чего хочу. Кое-чего я достигла, кое в чем потерпела неудачу. Вся моя проблема заключается в том, что неудачи перевешивают всё, чего я достигла; всё время думаю о них и не могу наслаждаться тем, что имею.