Василий Доконт - Траурный кортеж

— Огонь, жарко! Сгорели, все сгорели…

Вот и понимай, как хочешь: кто кого сжёг, и почему портрет короля на монетах цел? Эрин только сплюнул, в досаде на бестолковых врагов:

— Пользы от их сведений, как от самих пустоголовых, будто каждый, кто с Масками дело имеет, остаётся без мозгов. Даже если ему в голову не залезал Безликий. Раньше я думал, что столько дураков во всём Соргоне не наберётся, а теперь… Местность здесь, что ли, такая… дурацкая?

— Давайте ещё кого-нибудь допросим, генерал: может, поумнее кто найдётся…

— Бесполезно, командор — они напуганы до беспамятства, и напуганы непонятным. А всё непонятное к нам сейчас приходит только из двух источников: от Масок и от короля. Судя по виду этих вояк — сгорела армия пустоголовых, значит…

— Значит король устроил над ними какую-то штуку, и они растеряли из своих голов весь навоз, что заменяет им мозги, — обрадовано подхватил Илорин. — И король, и капитан Паджеро… я хотел сказать — полковник… Значит, они живы!

— Подождём, лейтенант, радоваться. Вот возьмём Бахарден, а там уж и повеселимся, если будет с чего…

Встретились войска в Бахардене, свиделись и командиры, порадовались наскоро успехам друг друга, но без веселья. Не располагала к веселью площадь, на которой встретились. Заваленная расчленёнными трупами людей, принявших перед смертью муку лютую, площадь всё ещё пахла человеческой кровью — тяжело, до удушья пахла. Этот запах прибить и мороз был не в силах. Останки не имели на себе никаких иных следов, кроме следов изуверских издевательств.

— По всему видать, что не лысых это работа, — заметил король, вдоволь насмотревшийся на следы вражьего табуна на Северной Бахарденской дороге. — Это сделали руки человека… Человека со своими собственными мозгами, но абсолютно чокнутого человека: садиста или маньяка. Узнайте, кого здесь истязали и за что, я подожду снаружи, на свежем воздухе…

Бахарден был отписан королём на Паджеро, и графу — сюзерену этого города, пришлось заняться исполнением безадресного приказа короля. Солдаты Раттанарского полка стали обшаривать дом за домом вокруг площади — в поисках хоть одной живой души. А король в шатре, поставленном у Северных ворот, снова налёг на красное, стараясь залить вином бушующий в груди огонь ярости. Кто? Зачем? Неужто в роду человеческом всегда скрывается подобное зло, и нужен приход каких-нибудь Масок, чтобы выплеснуть его наружу, на своих же единокровных братьев и сестёр? Да, что же ты за существо, человек? Разумен ли ты вообще? Или твоя разумность — тоже маска, а суть твоя и есть — Человек без Лица?

— Мы нашли, сир!

— Кого вы нашли, полковник?

— Свидетелей нашли. Тех, кто знает, что случилось на площади.

— Рассказывайте, Паджеро.

— Я прошу Вас выслушать их самому, сир.

— Я совершенно разбит, Паджеро, и, кажется, здорово пьян. Я не смогу слушать их ужасы спокойно — мне уже выть хочется.

— Сир, я прошу вас, как граф — за своих вассалов прошу. Им нужно увидеть Корону и нужно увидеть короля, иначе они никогда не поверят, что самое страшное для них позади. Как Ваш первый советник, сир, я советую Вам встретиться с жителями Бахардена.

— Не много ли прав я дал вам, Паджеро?

— Вы дали, сир — Вы можете взять обратно всё, на Ваш взгляд, лишнее…

— Простите, граф. Вы, конечно же, правы — я должен встретиться с жителями Бахардена, и для вашего спокойствия, и для своего. Пошли, послушаем, каково это — жить под Разрушителем.

Жителей на площади собралось немного, всего около сотни. Вид у них был весьма неважный: худые, оборванные, запуганные. Они съёжились в центре уже частично убранной площади в жалкую дрожащую группку и молча ждали решения своей судьбы.

Солдаты широким кольцом охватили этих несчастных, стараясь не ступать на не расчищенные ещё от останков места, и король отметил среди солдат представителей всех отрядов армии. Кто-то догадался, и собрал солдат с выбором, чтобы услышанное было передано всему раттанарскому войску — каждому раттанарскому воину.

«— Наверное, Паджеро, сир, больше некому. Только он может распоряжаться здесь в Вашем присутствии. Он — у себя дома, сир».

«— Думаю, так и есть, Капа».

Король высветил Корону и сделал несколько шагов от солдат в сторону местных жителей. Случившегося дальше не мог предвидеть никто. Бахарденцы упали на колени и, обливаясь слезами, поползли к ногам короля. Василий замер, застыл неподвижно от неожиданности, и пребывал в параличе, пока первый из подползших горожан не начал целовать его сапоги. Король попытался поднять несчастного, но не сумел: другие стали хватать его за руки, покрывая их поцелуями. Целовали колени, ножны меча, края кольчуги. На помощь королю попробовал придти сержант Клонмел, командир охранной сотни короля, но завяз среди ползающих на коленях фигур, приняв на себя изрядную долю поцелуев. Больше никто не двинулся с места, понимая, что силой этих людей останавливать нельзя, неправильно это. Освободить людей, отвести от них беду, и тут же начать избивать их самим? Была надежда, что, возможно, король найдёт выход из неловкой, несуразной ситуации.

Это не было раболепием, это была благодарность доведенных до предела людей — благодарность за наступившее, наконец, спасение, избавление от владевшего ими ужаса. Слишком сильна была эта благодарность, и выразить её иначе — не получалось. Василий не принял её на свой счёт и, не имея возможности вырваться, пытался словами остановить захлестнувшие подданных эмоции:

— Прекратите, господа, прошу вас! Возьмите себя в руки — всё кончилось, господа, всё уже позади…

Короля не слышали, на его протестующие жесты не обращали внимания. Король был всего лишь олицетворением той силы, которая привела его сюда, в Бахарден, той силы, что вновь дала этим людям если не мир и спокойную жизнь, то хотя бы чувство собственного достоинства. Не существовало в данный момент для этих людей короля-человека. Существовала Корона, сияющая на его голове хрусталём и драгоценными камнями, существовала власть, ставшая на их защиту, существовал Раттанар, не бросающий в беде своих. Всё это было больше, чем просто король Василий, и всё это было в нём — в короле.

То, что дальше сделал король, поступок короля — снова был скорее поступком простолюдина, чем поступком монарха. Василий, так и не сумев вырваться из хватающих его рук, и не сумев поднять на ноги ни одного из бахарденцев, опустился на колени сам. Такой и запомнилась окружившим площадь солдатам эта встреча в Бахардене: сияние Хрустальной Короны, на коленях — плачущие бахарденцы, и среди них на коленях же — Василий, моливший их: