Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

Дорога уводила Ива южнее; он уклонялся от побережья ради переправ через реки и ради мостов. Деревни глядели весело, а широкие леса, отделяющие один обитаемый мир от другого, — спокойно, точно величавые, благодушествующие сеньоры.

И вот на широкой дороге через лес Ив увидел толпу пестро одетых людей. Кого здесь только не было! Нищие бежали сбоку, выскакивая перед путниками, которые выглядели получше одетыми, и назойливо тянули к ним тощие руки. Калеки ковыляли, сосредоточенно созерцая землю, которая так нехотя ложилась им под ноги: за каждый шаг приходилось с нею спорить, а если уж встречались камень или ухабы, то и выдерживать целое сражение. На лошадях ехали задумчивые дамы, сопровождаемые свитой из хорошо одетой прислуги. Шагали бодрые монахи в исключительно грязных рясах; на поясе у них тряслись кошели с некоторым количеством позвякивающей меди. Один господин, в темной одежде из хорошего сукна, при животике и двойном подбородке, также брел среди прочих, и вид у него был донельзя изумленный.

То были паломники к Святой Женевьеве Парижской. Ив понял это, когда заметил среди прочих крестницу сира Лассайе. Эта девица, в добротном дорожном плаще, шла пешком, и на ее хорошеньком личике застыло выражение глубочайшего неудовольствия: ни одного знатного господина поблизости! Все знатные господа — штырь им под ребра и зверя им в селезенку! — отправились на войну и сложили головы, а кто жив, те сейчас зализывают раны, как лисицы, сумевшие вырваться из собачьих челюстей. Паломничают лишь женщины, да всякие нищеброды, да еще вон тот купчина с глупой рожей.

Впрочем, если Женевьева и унывала, то лишь самую малость. В каждом городе, в каждом селении к благочестивому шествию добавлялось все больше народу. А на ночлег они останавливались либо в монастырях, либо у местных сеньоров.

Если не повезет по пути, то повезет в самом Париже; в большом-то городе встретить свое счастье — проще простого, стоит только пойти к мессе в Соборе Парижской Богоматери. Так рассуждала Женевьева.

Поневоле сир Ив присоединился к паломникам. Он пропустил мимо себя почти всю колонну, но все-таки, как он ни старался остаться кое для кого незамеченным, девица Женевьева зорким оком мгновенно узрела его и сама приблизилась к Единорогу.

То, что случилось ночью в замке, продолжало смущать Ива, но Женевьева искусно притворялось, будто ничего неловкого между ними не происходило, и постепенно сир Ив перестал испытывать неловкость.

— Стало быть, вы тоже захотели поклониться Святой Женевьеве? — с улыбкой осведомилась крестница сира де Лассайе.

— По правде сказать, я просто очутился у вас на дороге, — ответил сир Ив. — Не знаю, как это вышло; должно быть, стечение обстоятельств. Все, к чему я стремлюсь, — это добраться до дома.

— Что ж, — сказала Женевьева, — давайте странствовать вместе, пока нам по пути; а потом расстанемся без горечи и обид.

Ив был благодарен ей за простой, ласковый тон. Он даже не заметил, что Женевьева ничего так не хочет, как забраться на Единорога и поехать в седле впереди рыцаря.

Он братски пожал ее руки и выехал на коне вперед колонны. Она проводила его злыми глазами, задыхаясь от собственного бессилия.

Чем дольше длилось путешествие, тем больше одолевали сира Ива сомнения. Ему казалось, что паломники забирают слишком далеко к югу и что ему следовало бы отыскать другую дорогу. Иначе он обречен странствовать по Франции до конца дней своих и никогда больше не увидеть родную Бретань, а этого бы сир Ив не вынес.

Он решил отыскать среди паломников человека, знакомого со всеми здешними дорогами, и довольно здраво рассудил, что это может быть один из бодрых монахов: бравые бродяги во имя Господа исходили страну вдоль и поперек.

Подъехав к одному из них, Ив вежливо поклонился:

— Хотел бы я получить ваше благословение, святой отец.

— Хо, хо! — был ответ. — Святой отец в Ватикане, а я-то уж всяко не святой, да и не отец тебе, дитя мое. Впрочем, охотно дам тебе благословение, коль скоро ты его просишь.

Ив протянул ему серебряную монетку.

— Возьми и это на украшение твоей обители.

— Моя обитель — весь мир, но я охотно возьму монетку, дабы подольше украшать этот мир своей персоной. Как тебя зовут, дитя мое, и чего ты хочешь, помимо моего благословения?

— Меня зовут сир Ив, а больше всего на свете я хотел бы попасть в Бретань.

— В Бретань? — Лохматые желтые брови монаха, ярко выделяющиеся на загорелом лице, поползли вверх. — Вот уж никогда не думал, что доживу до таких лет, когда встречу человека, стремящегося во что бы то ни стало попасть в Бретань! Да что тебе в этой Бретани? Там ведь водятся ведьмы и колдуны, а деревья там так стары, что научились понимать человеческую речь и по ночам переговариваются, да так страшно! Там целые города за свои грехи были опущены Господом под воду…

— Благодаря заступничеству святого Гвеноле дела этих городов не столь безнадежны, — возразил сир Ив. — И не сойти мне с этого места, если я не был тому подлинным самовидцем!

— О! — Монах уставился на Ива выцветшими голубыми глазами. — Так ты видел мессу святого Гвеноле? Ты и впрямь удивительное дитя! Но коли ты уже побывал в этой Бретани, то для чего тебе туда возвращаться? Я стараюсь жить так, чтобы не приходить в одно и то же место дважды — по крайней мере, до тех пор, пока не пройдет хотя бы пять лет со времени моего последнего посещения.

— Ради Бога, отец мой, — сказал сир Ив, — должно быть, здорово вы умеете досадить местным жителям, коль скоро не решаетесь после в течение пяти лет казать носу в те края, где вас запомнили!

Монах посмеялся, после чего сказал:

— Такая простота, как у тебя, сын мой, встречается нечасто! Во имя Господа, одним махом исцелившего сразу десять прокаженных, ты должен рассказать мне о себе, да побольше. Меня зовут брат Эртель, а родом я парижанин, так что возвращаюсь теперь туда, откуда некогда изошел. Непростое это дело — залезать обратно в то чрево, которое тебя исторгло, сопровождая сей акт воплями и клятвами никогда более не отдаваться мужчине, коль скоро от этого бывают столь ужасные последствия.

— Не могу тебя понять, — покачал головой Ив, — поскольку сам я родился в Бретани и ничего так не хочу, как скорей туда возвратиться.

— Ты еще молод, дитя мое, и не знаешь, каково это — очутиться на родине после стольких лет разлуки. Все там будет тебя разочаровывать, все окажется совершенно другим. То, что выглядело высоким, окажется низким. То, что было любимым, вызовет лишь безразличие. Ты будешь чувствовать себя обманутым, и много времени пройдет, прежде чем ты поймешь, что не родина тебя обманула, но сам ты, изменившись до мозга костей, обманул ее…