Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – герцог

Навстречу поспешил граф Гатер, закричал ликующе:

– Прибыл гонец! Отряд воинов, что я вызвал, уже в трех днях пути! Там тридцать рыцарей и двести тяжеловооруженных всадников!

Я не дал брыкающейся Иллариане вырваться, прижал к себе и ответил патетически:

– Прекрасно! Как только прибудут, все сможем отправиться в Сен-Мари и вторгнуться в Гандерсгейм! А свои дела в Альтенбаумбурге постараюсь завершить за это время.

– Слава Богу, – сказал граф Гатер патетически.

Иллариана спрятала лицо на моей груди, словно так вот граф и другие не увидят ее на моих руках. Под их одобрительные улыбки я занес ее в донжон и не выпускал из рук, пока перед нами не распахнули двери в мои покои.

– Вот мы и снова дома, – сказал я и бережно усадил ее в кресло. – Это твой дом, твоя крепость. И никто не посмеет тебя обидеть! Здесь все готовы умереть, но защитить тебя.

Она судорожно вздохнула.

– Вот это и необычно… Мои этого не могут понять. Нас никто никогда не защищал, только убивали.

– Лучшая защита, – сказал я бодро, – наступление. А сдачу надо давать заранее! Чтоб уважали. В этом мире позицию можно утвердить только силой.

– А убеждением?

– Убеждения, – сказал я с уважением, – самая страшная сила! Всесокрушающая. Убеждения не признают никаких доводов, противоречий, переговоров… К счастью, убеждения у нас тоже есть.

Она вздрогнула, жалко улыбнулась и сделала движение ринуться ко мне и спрятаться на груди, но застеснялась и осталась в кресле, только сжалась и подтянула зябко задние лапки.

Слуги быстро расставили по столу посуду, неслышно исчезли. Уже как-то знают, что я могу и сам наполнять тарелки. Подсматривают, наверное.

Иллариана слабо улыбнулась.

– Снова будешь меня кормить?

– Точно, – ответил я лихо. – Как еще выразить свою любовь и заботу? Только так, ах-ах, оно ест, ест!..

– Хорошо, – согласилась она неожиданно, – я в самом деле не удержусь. У тебя здесь столько необычного, волшебного… А что это?

Она смотрела поверх стола и пока еще пустых бокалов, там на свободном кресле тяжело свисает со спинки мой пояс, как и вообще вся одежда. Слуги быстро усвоили мою барскую причуду разбрасывать одежду там, где снял, и передвигать не смеют, вдруг это нечто ритуальное.

– Что у тебя там?

– Пояс, – ответил я.

– А в поясе?.. Я чувствую.

Я пожал плечами.

– Да много чего в кармашках. Начиная от монет и заканчивая… А-а, ты, наверное, о Камне Яшмовой Молнии?

Она проговорила тихохонько:

– Я не знаю, как его называете вы, но это очень опасная вещь. К счастью, ими могли управлять только те, Первые.

– А что о них знаешь ты? – спросил я с любопытством. – Признаюсь, мне он достался достаточно легко. И вроде бы обхожусь без этой штуки. Я вообще по жадности нахватал, как запасливая ворона, столько всего, что и не успел разобраться даже с частью, как все снова отобрали. Ты же знаешь, это жизнь…

– Вообще-то нет, – ответила она. Я взглянул удивленно. Она пояснила: – У нас всегда была своя жизнь. А какая она вообще для других… Но это хорошо, что не знаешь, как раскрыть этот опасный Камень. Только Первые могли высвобождать запертую в нем силу. Как, не знаю… Но если вдруг как-то суметь это сделать… этот Камень, как вы его называете, сожжет весь мир!

Я обнял ее и чмокнул в лоб.

– Не страшись, малышка. Теперь это просто трофей. Для музея. Тебе больше мяса или сыру?

Она покачала головой, не давая себя сбить, взгляд ее стал очень серьезным.

– В пророчестве сказано, что любой, кто прибегнет к мощи Камня Яшмовой Молнии, будет проклят навеки и навсегда изгнан из этого мира! Уделом его будут самые ужасные муки в аду. Умоляю тебя, избавься от него!

– Как?

– Брось в самое глубокое море, – предложила она.

– Ты же знаешь, – напомнил я, – и моря пересыхают.

Она сказала жалобно:

– Это случится через эоны!.. И если эту вещь тогда найдут в толще донных отложений, те люди сумеют, может быть, с ним поступить разумнее…

Я смотрел на нее с любовью и нежностью.

– Дорогая, ну что за разговоры о судьбах человечества? Давай начнем с этих восхитительных хрюктов, а потом постепенно доберемся и до рыбы… это еще не мясо, но уже и не вегетарианство…

Она потрясла головой.

– Ты чего стараешься меня раскормить? Летать все равно смогу и толстая.

– Мысли такой не было, – заверил я. – А ночью можешь?

– Есть?

– Летать.

Она поежилась.

– Могу, но очень не люблю. Ночью темно и страшно.

– Ладно, – сказал я, – тогда в ночные полеты не приглашаю. Ради тебя я и ночь превратил бы в день, хотя в ночи есть своя прелесть.

Она зябко передернула плечами.

– Ночью мы беспомощны. И спим так, что не разбудить.

– Летаргия? – предположил я. – Ночное оцепенение, как у шмелей? Как вы еще и уцелели…

– Теперь не все впадают, – объяснила она. – Мы уже давно разработали защитную магию. Один-два не спят, сторожат. И сумеют разбудить, если придет беда.

– Вечное бегство, – определил я, – не есть гуд. Бегущий рано или поздно проиграет по всем статьям. Но мы с тобой что-нить придумаем. У нас времени на все хватит… Скажи, а как те Первые пользовались этим Яшмовым Камнем?

– Я не знаю, – произнесла она робко, – как это делалось и что вообще может Камень Яшмовой Молнии… но знаю, что в умелых руках он может кормить целый мир… хотя не представляю, как это… и что в неумелых может сжечь целый мир. Из живого останутся только травы и пчелы. Да еще леса… Все остальное сгинет. Даже конские табуны, оленьи стада…

– Нет там оленьих стад, – сказал я трезво, – разве что улитки и слизняки размером со слонов… И пусть все дохнет. Главное, муравьи уцелеют.

Она сказала удивленно:

– Я не говорила про муравьев!

– Это неважно, – сказал я. – Муравьи в любом случае уцелеют. Они умные.

Она воскликнула возмущенно:

– Как ты можешь о таком шутить? Погибнет целый мир!

Я согласился:

– Это нехорошо!

– Это нельзя, – поправила она.

– Нельзя, – снова согласился я. – Но если очень надо, то… можно.

Она чуть улыбнулась, принимая за шутку, но я смотрел серьезно, и в ее глазах промелькнул страх.

– Что вы за… люди?

– Конкурентоспособные, – объяснил я мирно. – Выживаемые. Сперва нас били все звери, теперь мы… У вас с этим как?

Она сказала печально:

– Наш Просветленный напрасно взял с нас клятву о выживании любой ценой. Он сам позже все понял… и умер, хотя считается, что он погиб. Мы живем, потому что поклялись, но в наших душах нет жизни!.. Мы слишком устали. Видимо, народы тоже рождаются, взрослеют, живут и состариваются, после чего умирают, если их еще раньше не уничтожают более молодые и полные жизни соседи. А мы даже не народ, а отдельная раса!