Елена Хаецкая - За Синей рекой

После короткого перерыва дверца шевельнулась опять, и на карниз, трепеща, выбралась златокудрая красавица в белых одеждах. Легкий шелк ее платья взлетал под порывами ветра, и Ольгерд имел случай полюбоваться ее стройными ногами. Над плечом красавицы подпрыгивало что-то искрящееся, живое, похожее на маленькую пеструю птичку. Оно цвиркало и верещало.

– Часы все равно сломаны, – сказал Огнедум блеклым голосом. – Дешевый цирк! Скоро придут мои боевые «факела»…

За красавицей из дверцы вынырнул кавалер с гордой осанкой. Его колени заметно подрагивали, а под бравыми усами стыла улыбка, но красное круглое лицо глядело надменно, так что никому и в голову бы не пришло заподозрить его в нехрабрости.

– Людвиг! – закричал король и рванулся вперед, но один из охранников ухватил его за локоть двумя пальцами:

– Куда? Стоять!

Король замер, быстро переводя дыхание. Он вдруг понял, что мир, который столько лет был тускло-серым, вновь начинает постепенно заполняться красками.

Кавалер на миг замешкался. Красавица повернула к нему голову, улыбнулась, что-то проговорила и взяла его пальцы в свои. И он послушно пошел за нею.

Затем, как чертик из коробки, выскочил человек в кожаной одежде. Этот не медлил и не озирался – он крался по карнизу, как будто выслеживал кого-то. Потом остановился и громко крикнул:

– Дубрава!

Девушка с распущенными волосами тем временем уже добралась до второй дверцы, которая уводила фигурки Хоровода Любви обратно в комнату с часовым механизмом. Ей оставалось только открыть ее и войти внутрь. Но то ли дверца не открывалась, заржавев за долгие годы, то ли девушка по какой-то причине медлила – только весь пестрый отряд остановился, выстроившись на карнизе, и стал чего-то ждать.

И вдруг над площадью медленно поплыл первый удар колокола.

– Это невозможно, – прошептал Огнедум.

На карнизе возникла наконец десятая фигура – молодого человека в дерюжном балахоне. Лесовик сердито глянул на него, а тот в ответ улыбнулся.

Запел второй колокол, тоньше и мелодичнее первого. Третий отозвался бархатисто. Воздух наполнился звуками. Фальшивя и перебивая друг друга, колокола, казалось, вопили от радости.

А потом, перекрывая их нестройный хор, понеслись тяжелые басовые удары:

– Бом-м!.. Бом-м!..

– Взять их! – сквозь зубы приказал Огнедум своим охранникам.

– А подкрепление? – осведомился один из них.

– Судя по всему, подкрепление не придет, – сказал Огнедум.

– Луки бы сюда, – прищурился один из «факелов». – Мы б их враз сняли!

– Можно войти через здание и столкнуть их с карниза, – предложил второй. – Пока они тут выстроились, ровно на параде, мы их, как цыплят…

– Бом-м!.. Бом-м!..

– Быстрее! – крикнул Огнедум.

Оба «факела» бросились к зданию, где прикрывал своих товарищей граф Мирко. О дальнейшей судьбе огнедумовых охранников ничего не известно.

Восемь ударов. Девять.

Пан Борживой еле держался на карнизе. Стена словно выталкивала его грузное тело. Гловач кричал сквозь колокольный звон:

– Держитесь, мой добрый господин! Держитесь!

А в воздухе сверкали и переливались перья, взмахивали сильные золотые крылья, лирообразно развевался птичий хвост, сильные лапы с загнутыми когтями притягивались к пышному животу, а в вихре этого оперенного света мелькало узкое женское лицо с дикими глазами.

– Бом-м! – упал одиннадцатый удар.

– Людвиг! – во всю глотку закричал король Ольгерд. – Я здесь!

Огнедум повернулся к королю и безмолвно схватил его за горло.

В этот миг крошечное существо, отчаянно трепеща крылышками, слетело с карниза и всем тельцем ударило Огнедума в нос, а затем с победным кличем взмыло вверх и уселось на плечо мужчины в балахоне.

Из носа хлынула кровь. Ошеломленный, Огнедум выпустил Ольгерда.

Прозвучал последний, двенадцатый, удар колокола.

Поднялся ветер. У-у, какой это был сильный ветер! Везде он побывал, повсюду заглянул, сдул пыль с домов и клумб, проветрил головы горожан, вскипятил в колодцах стоячую воду, так что она вдруг наполнилась веселящими пузырьками, прогнал над городом быстрый дождик, чтобы умыть его, а потом, проделав все эти дела, вернулся на площадь и раздул полы длинного пальто у человека, который неведомо как появился на крыше ратуши прямо над часами.

Это был высокий человек в мятой черной шляпе и развевающемся пальто до пят. Больше ничего разглядеть было нельзя, потому что солнце светило ему в спину. Нависая над площадью, как туча, он начал смеяться, орать и палить из хлопушек, которые одну за другой выдергивал из-за пояса.

Едва только завидев эту странную фигуру, Огнедум, как ужаленный, отскочил от Ольгерда и заметался по площади. А человек на крыше размахивал руками и палил, целясь в энвольтатора. При каждом хлопке Огнедум чуть приседал и тоненько вскрикивал.

Тем временем фигуры Хоровода Любви одна за другой начали исчезать за второй дверцей.

В комнате с часовым механизмом царил прохладный полумрак. Свет проникал туда только через небольшие оконца сверху. Пахло свежим машинным маслом. И в этом полумраке трудились усердные колесики и шестеренки, старательно двигались разные там коленвалы – шур-шур! – и другие детали. Все они поскрипывали, покряхтывали, но работали исправно.

И точно так же начал покряхтывать, пробуждаясь, весь город. Одна кумушка у колодца, например, все еще скучно тянула про удачное замужество, а вторая вдруг возьми да скажи: «Свою голову тоже хорошо бы иметь на плечах!» – да и облей первую водой из кувшина! А на рынке в ответ на обычное «такую маркровь поискать» двухсотлетний покупатель с ужасом посмотрел на ссохшиеся комочки бывших овощей и спросил тихонечко: «Что это, а?» Продавец замолчал, перевел взгляд на свой товар и вдруг страшно закричал, прижав к ушам ладони. Неподалеку от казармы молочница внезапно дала боевому «факелу» крепкую затрещину и, грохоча деревянными башмаками, убежала. И такое творилось повсюду!

Среди «факелов» тоже забродили самые странные слухи. Открылось, что командир «Пламядышащего» покончил с собой. В предсмертной записке он обвинял себя в предательстве. Это произвело сильное впечатление на средний и младший командный состав, и каждый из офицеров, проходя мимо, плюнул на тело капитана. Командование принял на себя в этот трудный час младший лейтенант Отвага. Он приказал всему личному составу незамедлительно вернуться в казармы и занять там оборону. Нескольких наиболее надежных «факелов» отправил в город – сообщить остальным об отмене увольнительных и собрать данные об обстановке.

А обстановка с каждой минутой все ухудшалась. Время, которое простояло на месте двести тухлых лет, снова двинулось вперед своим обычным ходом. Улицы и площади, дома и лавки начали гудеть от множества растревоженных голосов. Люди узнавали друг друга и старые свои вещи, словно встречались после долгой разлуки. Многое, конечно, за эти годы сломалось или испортилось, а то и вовсе пропало – «факела» никогда не стеснялись брать себе приглянувшееся. Но хуже всего оказалось то, что во всем городе не нашлось ни крохи по-настоящему съестного, а каждый житель теперь ощущал невыносимый голод. Ели муку, которую находили в коробах, выгребали из буфетных окаменевшие корки. Иные счастливцы обнаруживали среди древних припасов сахарную голову и набрасывались на нее всей семьей. Младенцы надсаживались, требуя молока, и матери обманывали их, засовывая в разинутые рты свернутую мокрую тряпку. Один старичок, очнувшись от полунебытия в источенном муравьями кресле-качалке, увидел происходящее, что-то там такое внутри себя постиг и тотчас же умер. В другом семействе муж осознал, кем на самом деле является странная фигура, которая все эти двести лет зачем-то влезала в окно и направлялась в спальню жены, и встретил визитера ударом кочерги по голове. Словом, город разом весь вскипел.