Юлия Фирсанова - Рыжее братство. Возвращение, или Свободу попугаям!

— Указывай куда, я первым пойду, — скомандовал Гиз, решительно выдвигаясь вперед.

— Телохранителям везде у нас дорога, — согласилась я, жалея драгоценного времени на препирательства, неизвестно еще сколько его на розыски убить придется.

Темные следы, видные только мне, шли неровной цепочкой, их обладателя словно шатало из стороны в сторону от ветра, однако, общее направление сохранялось четко. Почти перпендикулярно тропинке, по которой мы добирались до лесного домика. Шли молча, даже те, кого распирали многочисленные вопросы, боялись сбить меня со следа. Лошадей мы правильно оставили, наша добыча ровного да гладкого пути не выбирала. Поскакать через поваленные деревья, посбивать паутину возмущенных человеческим самоуправством пауков, понагибаться под особенно хлесткими или большими ветками пришлось вдоволь. Я даже тихо порадовалась, что пропустила вперед Гиза, самые злые пауки достались ему, кроме того, киллер успевал не только бдительно следить за обстановкой, но и придерживать ветки, чтобы я могла пройти с максимальным удобством. Приятно, когда о тебе заботятся, пусть даже за деньги.

Хоть путь и был спокоен, однако ж не каждый день за восставшими из могилы бегать приходится, поэтому мужчины нервничали, во всяком случае наш младший спутник, Ромел, точно, хоть и храбрился, стараясь выглядеть героем. Только слишком уж резко для героического поведения дергался паренек от малейшего хруста веток и шебаршания в кустах. Дергался, но шел. Правда, когда с негодующим тарахтением прямо из-под ног взлетела спугнутая птица, не выдержал и шепотом спросил у Лакса:

— А ну как кинется?

— Пускай, меньше бродить придется, — нахально ответил рыжий, а я перепроверила надежность выставленного защитного купола.

Через полчаса упражнений по спортивному ориентированию мы выбрались на склон оврага, густо поросшего ивняком и орешником, внизу журчал небольшой ручеек, по весне вероятно разливавшийся на славу и мечтавший о карьере речки. Темный след спускался к низу, в одном месте он был особенно густым, кажется, там наш оживший покойничек навернулся на скользкой траве.

— Нам туда, — "обрадовала" я спутников, Гиз молча двинулся вниз, остальные следом. В руках у киллера — и где только прятал, не в трусах же, — объявился арбалет, тот самый, боевой трофей Кейра, с наложенным болтом. Нежить или "жить", а хороший выстрел любого, если не прикончит, так на несколько шагов точно отбросит, давая возможность подготовиться в бою.

Спуск длился где-то до двух третей оврага, когда ниточка следов оборвалась. Готовясь к разочарованию, я ткнула пальцем в густые заросли ивняка. Гиз раздвинул ветви, проскользнул между ними и исчез, через мгновение донесся его голос:

— Здесь тоннель, похоже, впереди пещера, Оса.

— Подожди, мы сейчас, — попросила я и полезла следом, попутно вызывая на ладошке шарик света. Наличие тоннеля и пещеры электрификации не обещало. Фаль неодобрительно морщивший носик всю дорогу, радостней выглядеть не стал, но любопытство пересилило брезгливость, и сильф вновь перебрался из-под рубашки мне на плечо.

Темный коридор оказался не просто дырой в земле, первые пара-тройка метров пряталась под слоем земли, остатков растений, но стоило пройти немного вперед, и мы оказались в коридоре, выложенном плотно пригнанными друг к другу камнями, с выгибающимся аркой потолком, настолько высоким, что наклонять голову не пришлось никому.

Мы столпились, вслушиваясь и всматриваясь в тщетной надежде или опаске уловить чье-то присутствие. Тихо и пусто. Вот только от грязи перед порогом тянутся цепочки одинаковых отпечатков, исчезающие темноте. Я не следопыт Зверобой, а и мне ясно: кто-то ходил туда-сюда, значит нам надо туда же.

Я махнула рукой вперед, и движение возобновилось. Коридор, казавшийся бесконечным, оборвался резко, широким входом в круглую залу. Взлетевший с ладони шарик разросся и осветил мозаичное изображение держащей во рту собственный хвост гигантской черно-золотисто-зеленой змеи, оплетшее по периметру стены и почти пустое нутро залы. Почти, не считая большого плоского стола или ложа, на котором посередине неподвижно лицом вверх лежал человек в грязных от земли, сока трав и засохшей крови обрывках алой рубахи.

— Это Грипет, его рубашка, — вздрогнул Ромел.

Гиз цапнул меня за плечо, не дав шагнуть к спальному месту покойного, но неуспокоенного лекаря, сам приблизился к нему. Мы осторожно шагнули следом.

Грипет по-прежнему лежат неподвижно, но я заметила, что грудь под рубахой колышется от едва заметного и очень редкого один вдох в полминуты дыхания.

— Эй, — не стоять же тут до ночи, позвала я "зомби".

Веки дрогнули, приподнялись, глаза обежали нашу группу, ссохшиеся губы приоткрылись, раздался скрипучий, как давно не смазанная телега голос:

— Люди… Ромел, мальчик… магева…. Помоги!

— Чем? — удивилась я.

— Убей, — такая безнадежная тоска прозвучала в голове покойника, что я сразу поняла, кем бы он ни был теперь, кое-что от прежнего человека в этих ошметках оставалось. Где-то когда-то я то ли прочла, то ли услышала, что лишь хомо сапиенс способен на самоубийство.

— Так ты же уже. Как второй раз-то тебя упокоить? — рационально спросил Лакс, машинально касаясь кинжала на поясе.

— Я не умер… до конца не умер…. Это все он, — прошептал Грипет неловким, каким-то рваным движением правая рука с запекшейся под отросшими ногтями грязью и кровью приподнялась и ткнула в шею. — Не пускает…

От резкого движения слипшиеся вокруг шеи волосы разошлись, открывая грязную кожу и обхватившую ее металлическую полосу: не то гривна, не то ошейник. Странно, на нем не было ни капли грязи, черненый металл мрачно проблескивал в свете магического шарика. От "украшения" ощутимо, не кожей, а нутром, веяло холодом.

— Это какая же тварь тебе такую мерзость нацепила? — выпалил рыжий вор.

— Скажи, Грипет, ничего не бойся, мы отомстим за тебя! — пылко пообещал Ромел, кажется, мальчик вообразил, будто пролез через тоннель не в полутемную комнату, а прямиком в легенду.

— Никто… сам… дурак был любопытный. Нашел тут на плите, когда за травами в овраг лазил, взял, примерил шутки ради, — голос "проржавевший" от долгого молчания стал более уверенным, — снять не смог. Нож не брал, огонь тоже, а потом, когда меня убили, оказалось, что и умереть не получится.

— И что в этом плохого? — задумчиво уточнил Гиз, практично озаботившись побочными эффектами "ошейника".

— Он как-то меня жить заставляет за счет силы других, — на по-прежнему неподвижном лице жили только глаза полные неизъяснимой муки и стыда. — Когда я лежу на плите, себя помню, а стоит встать и все как в тумане, то ли сон, то ли явь и телу больше не хозяин. Очнусь сызнова, на руках кровь, во рту тоже… Ведь прежде только лечил. Что творю, кого жизни лишаю?…Будто в бреду и жажда и голод, звериные, нерассуждающие. Как нахлынут, ничего сделать не в силах, из пещеры выволакивает и пока не вернусь, себя не знаю. Молиться о смерти пробовал, без толку. Жить не живу, тело как бревно едва ворочается и холодно, постоянно холодно. Убейте!