Кира Измайлова - Наследство

Фургон время от времени останавливался: Эрик или возница открывали ворота (луна были расчерчены изгородями) и закрывали их позади, — потом снова трогался в путь. Впереди показались какие-то строения, раскрылись последние ворота — высоченные, тяжелые, да и частокол под стать, в самый раз осаду за таким высиживать! — и усталые лошади втащили повозку на обширный двор.

— Посидите пока тут, барышня, — попросил Эрик, выпрыгивая наружу. Слышались голоса, женские в том числе, а Марии-Антонии вдруг захотелось не выбираться из уютной крытой повозки, ни на кого не смотреть, ничего не делать…

— Тони! — окликнул знакомый голос. — Тони, ну где ты там?

— Да здесь же! — ответила она и чуть было не упала, шагнув за борт фургона, но сильные руки схватили ее за бока, подержали немного на весу и поставили на землю. — Ты как тут…

— А я следом за вами выехал, погонял, как мог, — беззаботно ответил Генри, улыбаясь во весь рот, точно, как его псы! — Вот и опередил. И присматривал еще, чтобы кто чужой не пристроился. Ты как?

— Доставили в целости и сохранности, — вступил Эрик, перекрыв своим басом все остальные голоса. — Барышня вроде не в обиде, а?..

— Не в обиде, — заверила принцесса, — все было замечательно.

— Я ж говорил, братец, а ты спорил, мол, ерунда, — прогудел Эрик. — Нашел, с кем спорить. Будто мы контрабанду не возили!

— «Братец»? — Мария-Антония нахмурилась, посмотрела на Генри. — Я чего-то не понимаю? Ты сказал, что здесь живут твои друзья!

— А так и есть, — спокойно ответил он. — Я понимаю, это редко бывает, чтобы родичи были еще и друзьями, но мне повезло. Ты не беспокойся, Тони. Это вот Эрик Йоранссон, мой младший сводный брат. Там еще где-то человек пять болтается, не считая девок, так что…

— Снова приволок свои беды в семью? — раздался откуда-то сверху вовсе уж невозможный бас, и девушка невольно вздрогнула.

— А это папаша, в смысле, мой отчим, — просветил Генри, даже не оглянувшись. — Свен Йоранссон к твоим услугам! Вообще-то, младшие должны зваться Свенссонами, но местные не поймут, сложно слишком. Так что…

— Ты не болтай лишнего, — буркнул еще один великан, превосходящий размерами не только Генри, но и Эрика, пожалуй. — Что натворил?

— Ничего. Задание, — коротко ответил Генри. Он по сравнению с широким и массивным отчимом выглядел едва ли не подростком. Мария-Антония видела, впрочем, что белокурый гигант отнюдь не тяжеловесен, видела, с какой грацией он движется и понимала: это опасный человек. — Мне бы девушку приберечь. А так сам справлюсь.

— Так передай ее матери, — хмуро велел Свен. Потом вдруг потрепал великовозрастного пасынка по затылку, ухмыльнулся. — Ну не меняешься, а!

— Уж какой уродился… — буркнул тот, приглаживая волосы и нахлобучивая шляпу. — Пойдем, Тони, к матушке. Будешь пока при ней…

— Это и есть твое «надежное место»? — спросила она.

— А нет, что ли? — нахмурился он. — Куда надежнее? Шестеро братьев, сестры с зятьями, работники… Не думай, что если мы далеко от Территорий живем, так не умеем оружие в руках держать!

— Ты с ума сошел? — проговорила Мария-Антония сведенными от бешенства губами. — Ты семью в это впутать решил?! Не смей, Генри Монтроз, слышишь меня? Если ты…

— Ого! — сказал кто-то рядом глубоким грудным контральто. — Если ты и приводил прежде девушек, то до противного послушных, Анри!

— Это не моя девушка, — огрызнулся Генри, а принцесса развернулась к говорившей.

То была статная женщина средних лет, немного располневшая, но все еще красивая той красотой, что с годами не блекнет, а проявляется лишь ярче. У Генри были ее глаза.

— Тебя не исправить, — говорила женщина с едва заметным грассирующим акцентом, так, во всяком случае, казалось принцессе, использующей «переводчик». — Ладно, оставь бедняжку, я сама ею займусь! А сам иди к братьям, они заждались!

— Ты только до смерти ее не заговори, — мрачно попросил Генри и покосился на принцессу, мол, прости, иначе никак. — Это, говорю же, по службе!..

— Иди! — махнула на него передником мать. — Делом займись хоть раз в жизни! Шалопай, — объяснила она Марии-Антонии. — Но так похож на моего первого мужа, что никаких сил нет с ним спорить! Тот тоже вечно удирал в прерии, постоянно у него были какие-то неведомые… задания!

Девушка улыбнулась, понимая, что ей придется нелегко. Впрочем, после Мариам Шульц некая Адель Йоранссон могла не приниматься в расчет…

…Генри с тревогой присматривался к принцессе: как еще воспримет фермерский быт, как отреагирует на матушку — а Адель могла заговорить кого угодно! Но вроде бы девушку ничто не смущало, а с Аделью они живо нашли общий язык. Вернее, как показалось Генри, принцесса вовсе не слушала, что несет мамаша, только кивала в нужных местах, и этого было вполне довольно. Правда, пришлось подождать, пока Адель выпустит свою жертву во двор…

— Ты как? — спросил он участливо. — Мамаша кого угодно заговорит!

— Она очень мила, — серьезно ответила девушка. — И сильно беспокоится о тебе. Я ничего не сказала ей, не беспокойся.

— Да я и не беспокоюсь, они привыкшие… — буркнул Генри. — Пойдем, я тебя с остальными познакомлю!

И он потащил ее по обширному подворью: там были Эрик, Свен-младший, Диран, прочие, прочие, прочие…

— А это вроде бы Анита, хотя я могу и перепутать, — сказал он, глядя на копошащегося в песочнице ребенка лет трех от роду. Малолеток тут было предостаточно. — Ну, точно Анита! Ее родинки! Дочка моей младшей сводной сестры, — пояснил Генри.

Малышка посмотрела на незнакомцев и улыбнулась во весь рот, после чего вернулась к прерванному занятию: она расковыривала погремушку, пытаясь разобраться в ее устройстве. Такие игрушки здесь делали из обычного сушеного гусиного горла, насыпав внутрь горошин…

— Ты что?.. — поразился Генри, когда Мария-Антония выхватила у ребенка эту погремушку и зашвырнула подальше, несмотря на отчаянный рев. Правда, плакать малышка почти сразу же перестала, отлично зная, что никто на обиженный крик не явится, а нашла себе новое занятие — стала чертить борозды в песке.

— Нельзя, — проговорила девушка сведенными от непонятного чувства губами, — нельзя давать такие игрушки ребенку, который может их разобрать. Там горошины внутри, подавится — и всё… и конец…

И такое было у нее выражение лица, так застыли серо-голубые льдистые глаза, подернувшись влагой, что Генри вдруг понял, понял и застыл в растерянности, не зная, что сказать.

— Тони, — вымолвил он, наконец, — Тони… Так ты… у тебя…

— Да, Генри, — сказала она спокойно, глядя в землю. — Я достаточно долго была замужем, чтобы родить ребенка. Сына. Наследника. Он умер, Генри.