Башня. Новый Ковчег 5 - Евгения Букреева
Бондаренко Павла понял сразу, виновато улыбнулся, заморгав короткими рыжеватыми ресницами, поспешил неуклюже утешить.
— Сам жалею, что всё так вышло. На лестнице кувырнулся, почти с верхнего пролёта до нижнего летел. Лучше б шею сломал, чесслово. Ходил бы красивый, в гипсовом ошейнике.
— Ну да, шею, — Павел мотнул головой. — Шею так сломать можно, что до станции ты бы точно уже не добрался, притормозил бы на первом уровне. В печи крематория.
— Типун вам на язык, Павел Григорьевич. У меня жена и двое детей. К тому же я жару не очень-то жалую, — рассмеялся Бондаренко, переводя дурацкое упоминание Савельева о крематории в шутку. — И вообще, мы ещё повоюем.
Непонятно от чего — то ли от того, что человек этот, обычный в общем-то человек, не красавец и не урод, понимал всё слёту, то ли от того, что, даже отдавая себе отчёт, насколько опасно было работать здесь, на станции (а в его случае, с загипсованной ногой ещё и трудно), Бондаренко всё же находил в себе силы шутить и улыбаться, — Павлу стало легко, и он быстро в общении переключился на «ты», уловив каким-то шестым чувством, что это именно то, что надо.
От предложения Павла оборудовать спальное место в одном из подсобных помещений по периферии машзала, чтобы не подниматься и не спускаться каждый день утром и вечером, Миша Бондаренко отказался, замахав руками, сказав, что «тут ребята, они помогут», и в этой простой отговорке Павел тоже услышал много всего — и умение довольствоваться малым, и дар ладить с другими людьми, и ту простоту и бескорыстность, которые часто не замечаешь в обычной жизни, но которые становятся жизненно важны в критической ситуации. А у них сейчас такая и была.
— Миш, ну а вообще, что там наверху происходит? — этот вопрос Павел задал только после того, как они с Бондаренко обговорили рабочие моменты, и Бондаренко успокоил, что на Южной мощности, даже с учётом предполагаемого снижения, ещё месяца на три, как минимум, будет вполне достаточно.
— Хрень, Павел Григорьевич, происходит, это если цензурно говорить, — улыбка с круглого лица Бондаренко пропала, уголки губ опустились, и рот стал жёстким и решительным. — И, если б не военные, что-то я сомневаюсь, чтобы народ сильно терпеть такое стал. Но под дулом автомата не очень-то посопротивляешься…
«Хрень» — действительно было ещё вежливо, потому что такого размаха в делах Павел от своего кузена точно не ожидал. Деление людей на касты, чуть ли не пожизненное закрепление за отдельными этажами, передвижение в пределах определённых уровней, право на образование и медицину только для избранных, элита какая-то — мать её, что у Серёжи там в голове — возвращение Закона… почему-то после всех этих новостей информация, которую принёс вчера старый доктор, уже не казалась такой немыслимой и фантастической, а вполне вписывалась в заявленную Серёжей концепцию, являлась логичным её продолжением.
— У меня старшего сына, он в восьмой перешёл, из интерната вышибли, отправили на сортировочную, — Бондаренко невесело усмехнулся. — Нас, ну семью нашу, в третий класс записали, в самый отстойный.
— В самый отстойный, значит, — задумчиво повторил Павел. — Ну ничего. Посмотрим ещё, чья возьмёт.
— Так, а я про что, Павел Григорьевич? Я ж и говорю — мы ещё повоюем.
— Ну да, все из прибывших примерно одно и то же рассказывают, — Борис, который, не отрываясь, смотрел на Павла, пока тот пересказывал ему свой разговор с Бондаренко, отвернулся, пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство. — И, если отставить в сторону версию о коллективном помешательстве, то картина вырисовывается, мягко говоря, не сильно приятная. И это всё при том, что медицинский и энергетический сектор, можно сказать, почти не трогают. Но они ж все, все, кто вчера к нам прибыл, и Зуев, старший у медиков, и твой Бондаренко поют одно и то же, а это значит…
— Это значит, Боря, что, возможно, информация от Мельникова — не бред. Но как этому противостоять? И Долинин… чёрт, что Володя в такой ситуации может? Они ж там все теперь к этажам привязаны.
— Долинина ищут. Тебе Бондаренко ничего не говорил?
— Нет, — Павел качнул головой.
— А мне Зуев сказал. На всех КПП его фото в анфас и профиль висит. И Славы Дорохова. Этот Зуев оказался чертовски наблюдательным мужиком, такому не в медицину, а в разведчики идти надо, — невесело пошутил Борис. — Так что полковник объявлен военным преступником. Да и ты, впрочем, тоже. Но с другой стороны, это и хорошо.
— Чего тут хорошего? — удивился Павел.
— Ну, во-первых, где-то Владимир Иванович засветился, а, значит, не бездействует. А во-вторых, раз фотография висит, значит, пока не поймали. А, в-третьих, это уже не Долинина касается, а другого… в-третьих, сглупили мы с тобой, Паша, отдав Серёже в руки Васильева.
— Это-то тут причём? — не понял Павел. — Мне Васильев здесь нафиг не нужен, я тебе это популярно объяснил. Ещё раз рассказать? Мало того, что этот трус и недоучка мою сестру подставил…
— А… сестру! — перебил его Борис, и в его голосе послышалась злость. Или Павлу это только показалось? — Вон ты, Пашенька, как заговорил. Мою сестру, — передразнил он Павла. — Кровь не водица, да?
— Да иди ты!
Павел в сердцах выругался и отвернулся. Неприятно
