Башня. Новый Ковчег 5 - Евгения Букреева
Васильев снова затряс головой. В голубых глазах засквозило облегчение, и даже черты лица стали мягче.
— Конечно, господин Верховный правитель, я сделаю всё, что в моих силах.
— Вот и славно. Как хорошо, когда люди понимают друг друга. Со своей стороны, я очень заинтересован в компетентных инженерах. Тем более, что пока я так и не смог подобрать кандидата на должность министра энергетики. И не буду скрывать, на сегодняшний момент, именно вы кажетесь мне наиболее удачной кандидатурой. И мне было бы очень неприятно думать, что вы что-то скрываете или, упаси бог, имеете какое-то поручение от Савельева. Политического толка. Может быть, Павел Григорьевич просил вас с кем-то встретиться? Что-то передать? Упоминал какие-то имена… Фамилия Долинин вам ни о чём не говорит?
— Нет, что вы, господин Верховный правитель. Савельев мне не доверяет. И к тому же он знает, что я в политику не вмешиваюсь. А вот что касается координации работы Южной станции и АЭС, то тут да — мы с ним говорили. И я, разумеется, не буду ничего скрывать.
— Вот и хорошо. Я знал, что мы придём к пониманию. Конечно, насколько я знаю, вы с Павлом Григорьевичем знакомы давно, можно сказать с юности. Наверняка дружили. К тому же у него остался ваш сын. Это немного скользкий момент, но мы это тоже можем урегулировать, чтобы в случае чего не портить мальчику биографию. И, конечно, это никак не должно отразиться на нашем дальнейшем сотрудничестве, которое — мне хочется надеяться — будет плодотворным.
Ставицкий доброжелательно улыбнулся.
— Я готов, господин Верховный правитель. Всё, что я знаю…
Васильев продолжать что-то говорить, но Сергей его уже не слушал. Этот человек был у него в кармане. Караев, конечно, его ещё прощупает — выудит из этого инженера всё, что может им пригодиться. Ну а у него, Сергея Андреева, потомка знатного рода Андреевых, есть дела поважнее. Даже не дела, а дело. Дело всей его жизни.
Программа «Оздоровление нации».
Глава 18. Павел
Бориса в переговорной, как они уже привыкли между собой называть командный пункт капитана Алёхина, не было, да и сама переговорная была заперта. Павел дёрнул дверь, вполголоса чертыхнулся.
Ругательства в последнее время вылетали легко. Павел, обычно более сдержанный, сейчас на бранные слова не скупился, доставалось всем, и инженерам, и техникам, и Литвинову — этому уж само собой. Даже Марусе, с которой Павел старался держаться подчёркнуто вежливо, и той прилетало всё чаще и чаще. Обычно она за словом в карман не лезла, огрызалась, но сегодня, когда он с утра на планёрке, куда явился уже в «приподнятом» настроении после вчерашних ошеломительных новостей, устроил разгон, а Маруся, хотя за ней никакой вины не числилось, попала под горячую руку, привычных выпадов с её стороны не последовало. Его сестра (вслух он называл её по-прежнему Марией Григорьевной, отгораживаясь как стеной этим официальным обращением, но про себя или наедине с Анной непривычное «моя сестра» проскальзывало как-то само собой) на его крики никак не отреагировала. Выслушала молча, а потом равнодушно сказала: «если у вас всё, Павел Григорьевич, я пойду» и вышла, не дожидаясь ответа, поставив его в совершенный тупик. Что-то было во всём этом неправильное, и в другой раз он, наверно, постарался бы это как-то прояснить, но не сегодня — Марусино странное окаменевшее лицо мелькнуло, на миг зацепившись где-то на краю сознания, но тут же было вытеснено всем остальным: беспокойством за Марата (Анна хоть и сообщила вчера, что операция прошла успешно, но тем не менее утром Павла к Руфимову не пустила), мыслями о дочери, которые не отпускали ни на минуту, дурацким появлением на станции этого мальчишки, Кирилла Шорохова, и, конечно же, бредовыми идеями его кузена, который был то ли законченным психом, то ли гениальным стратегом, мастерски расставившим сети.
Забрав у дежурного ключ, Павел вернулся на командный пункт, сел, уставившись на выстроенные в ряд телефоны. Через десять минут раздастся звонок — тютелька в тютельку, едва стрелка часов коснётся цифры девять, — и сразу же, едва он сдёрнет трубку с рычага, он услышит ласковый голос Ставицкого, а следом пронзительный крик своей девочки. Папочка, со мной всё в порядке, папочка!
А вот в порядке ли? Она ведь никогда не скажет, не признается. Даже если они вдруг переживут всё это. Даже если вдруг переживут…
Ему показалось, что один из телефонов, тот самый, чёрный, правительственный, издал какой-то треск. Павел схватился за трубку, резко сдёрнул, поднёс к уху. Нет. Почудилось. Ни гудков, ни шелеста, только мёртвая тишина. Он осторожно вернул трубку на место. Упёрся локтями в стол, запустил пальцы в волосы, с силой сжал ладонями виски.
Всё же хреновый отец из него получился. Да и муж так себе. Другие вон близких своих спасают, первыми из-под удара выводят. За те четырнадцать лет, что действовал Закон, сколько их было вокруг Павла, кто всеми правдами и неправдами пытался уберечь своих жён, детей, матерей… что он — слепой, не видел этого? Всё видел, конечно. Глаза закрывал, списывал на людскую слабость, прощал. Другим прощал, себе… себе бы не смог.
Павел вспомнил, как чуть больше недели назад, сидя в этой же самой комнатушке напротив молчащих телефонов, сказал Борису, глядя в тревожное лицо друга: «а с чего ты взял, что я собираюсь сдаваться?» и, поймав Борин недоверчивый взгляд, нашёл в себе силы усмехнуться. Тогда нашёл — сейчас не находил. Одна мысль о том, что его ребёнок находится в руках психа, выбивала напрочь, не давала дышать.
Нет, нельзя об этом думать. Но и не думать — тоже нельзя.
* * *— Ещё раз фамилию назовите, папаша, — медсестра, толстая, усатая, поразительно похожая на Терещенко из третьей бригады (усы только сбрить и вылитый Терещенко), зевнула и раскрыла перед собой журнал.
— Савельев, я же сказал.
— Имя-отчество.
— Павел, — Пашка от нетерпения уже начал подпрыгивать на месте. — Павел Григорьевич.
— Да не ваше, — медсестра закатила глаза. — Жены вашей имя-отчество.
Стоявший рядом Борис едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, но вовремя заметив, что Пашка закипает, быстро отодвинул друга
