К. Медведевич - Ястреб халифа

И все вскочили, звеня ручными и ножными браслетами, сбрасывая сафьяновые и кожаные туфли, показывая друг другу ладони, бегая между большими медными кувшинами с крышками — туда предстояло сложить все драгоценности с запястий и щиколоток, пока рисовальщицы будут расписывать руки и ноги хенной.

По верху низкой широкой стены, соединявшей сады Йан-нат-ан-Арифа и дворец, шла пестрая толпа женщин и смотрителей харима. Убирать невесту и ее подружек направлялись расчесывательницы волос, подстригальщицы ногтей, продавщицы ароматов — и, конечно, рисовальщицы узоров-мехди.

За спиной Айши весело рассмеялась Шурейра — девочка красовалась в ярко-алом расшитом платье и такой же красной с золотом шапочке-шашийе. Ее мать, Таруб, выбрала остаться с мужем: после похищения торговцы вывезли их на север, и она досталась наместнику Фаленсийа. Это был пожилой, добрый человек. Он сразу взял Таруб в законные жены: его первая супруга давно болела и не могла больше рожать детей, а все четверо малышей умерли один за другим, не пережив младенческого возраста. Наместник не только безропотно передал Шурейру явившимся в его дом людям из тайной стражи, но и разрешил любимой супруге отправиться на свадьбу. Но Таруб отказалась ехать — она была на втором месяце, и ее тошнило от любого запаха. Зато Шурейра веселилась, как птичка: халиф пообещал просватать ее за одного из военачальников, и девушка уже щебетала с невольницами, расспрашивая про каждого — женат ли, да каков нравом, да красив ли и обходителен.

Остальные женщины из харима старого Омара тоже разлетелись, как птички из открытой клетки в праздник весны. Одни лишь Иман с матерью оставалась пока в Малаке — бедная девочка лежала при смерти.

Так что сейчас рядом с Айшой сидели лишь мать и Фатима. Дочка Фатимы, юная Асет, веселилась вместе со всеми, вытаскивая из ларцов и прикладывая к себе драгоценности, поднесенные Айше в подарок женщинами харима.

Старшая госпожа, Утайба умм-Амир, матушка покойного отца халифа, приняла невесту в своих комнатах и потрепала по щеке морщинистой рукой:

— Какая ты красивая, дочка, какую радость ты мне доставила… Теперь у моего непутевого внука будет красавица-жена, смотри, роди нам кучу мальчишек, я уж заждалась правнуков!

И подарила ей крученое золотое ожерелье ханьской работы с подвесками в виде огненных птиц и драконов.

— Ой, ой, смотри, сестричка, какая красота!

Асет с подружками — теперь к ним на ковер присела и Шурейра, ярким пятном выделяясь даже в пестрой стайке девушек, — в шесть рук вынимали из ларца ослепительную, сверкающую золотой вышивкой-гладью ткань. Платье знаменитого шекинского шелка, темно-синее с зелено-коричневыми узорами, переливалось шитьем на солнце. Девушки захлопали в ладоши от восторга и принялись просовывать невесомую тонкую ткань сквозь золотое колечко. И что вы думаете, рассыпающийся складками шелковый ворох покорно прошел испытание — с торжествующими пронзительными загрит девушки вытащили платье с другой стороны кольца.

И тут со стороны розария зазвенели струны старинной лютни, и голос старого певца вывел:

— О прекраснейшая из девушек, выйди ко мне походкой газели, покачивая бедрами, о выйди ко мне!

Когда опытный музыкант пел, казалось, что много голосов звучат в странной, расходящейся, словно тысяча тропок сада, гармонии. Девушки мечтательно смежали веки, проводя пальцами по приоткрытым губам, по созревшим грудям, откидывая головы с тяжелыми косами — о выйди ко мне, покачивая бедрами, о любимая!

— Госпожа, позвольте, я сниму с вас браслеты, — Утба стояла на коленях и улыбалась.

Айша молча кивнула. Невольница вскинула быстрый-быстрый взгляд и зыркнула на кого-то, кто стоял за спиной невесты.

Ну что ж, Айша знала — там переглядывались и пожимали плечами. Царевна-несмеяна, статуй мраморный, рыбина холодная, нечувствительная, — харим Аммара ее, понятное дело, ненавидел. Умейядская выползня, дочь и сестра казненных предателей, самое место тебе на дне Тиджра, не хенну тебе к щиколоткам, а тяжелый камень, стой на дне, качай рукавами, распускай волосы к водорослям по течению. И смотрите, как сидит, — букой, хоть бы посмотрела на кого, так нет же, ни улыбки, ни веселого взгляда за все десять дней, как ее сюда привезли, сучку гадкую, неблагодарную, мордой мрачную.

Заметив косые взгляды и перешептывания, мать наклонилась к плечу Айши:

— Что с тобой, доченька? Хоть бы ты улыбнулась, право дело, люди же смотрят… А ну как скажут повелителю, что ты не рада?..

— Да, матушка, — покорно ответила девушка.

И улыбнулась невольнице, расстегивавшей на ее запястье легкий прорезной браслет.

— Возьми себе, Утба, у меня праздник, так пусть и у тебя будет праздник, — и Айша протянула руку и потрепала девушку по щеке.

Та залилась краской и благодарно упала лицом в шелк парадного платья Айши:

— Ой спасибо, ой спасибо, госпожа, да благословит вас Всевышний, да пошлет вам счастливую ночь!

И все вокруг весело захихикали.

— А это тебе, Сальма, — и Айша бросила старшей невольнице перстень с крупным изумрудом.

Та тоже зашлась в благодарных попискиваниях.

— Всем, кто прислуживает мне в эти счастливые дни, я дарю по новому шелковому платью! — объявила Айша, не переставая улыбаться.

Радостные вибрирующие крики и смех поднялись выше самого высокого кипариса, заглушив даже бой барабанчиков-дарабукк.

Айша осторожно скосила глаза влево. И чуть не заплакала.

Она никуда не делась. Она продолжала стоять, где стояла — на мраморном бортике пруда, полоща в зеленоватой воде полы длинных белых одежд. И неотрывно глядела на Айшу — тяжелым, мрачным, не обещающим ничего хорошего взглядом, время от времени смахивая выступающую в углах губ кровь.

Мертвая женщина из ее снов выступила из тени в тот самый день, когда опекун Айши, командующий Правой гвардией Хасан ибн Ахмад ответил согласием на вопрос: «Согласна ли девушка?». Ибн Ахмад ответил — «да, согласна», Айша хорошо слышала его голос из-за занавески. А из темного угла тут же вышла она — как в старых детских снах, из темного угла, мама, не гаси свечу, — и подошла близко-близко, скаля острые злые зубы.

— Да что с тобой, дочка? — прошипела на ухо аль-Ханса.

— Ничего, мама, — подавляя дрожь, ответила Айша.

Мертвая теперь улыбалась — страшно и плотоядно, кровь текла изо рта и капала, капала на белое платье.

— Я… просто… боюсь, наверное…

— Ах, боишься, — с облегчением заулыбалась мать. — Ну ладно тебе, вот будем тебя завтра одевать, все-все тебе расскажем…

И сидевшие на коврах женщины снова засмеялись и захихикали: